– Интересно, что все это обозначает? – сказала Сьюзен. – Напомни спросить Гаутера. Он, наверняка, знает.
Они свернули в лес. «Чародей» остался позади. Ребята шли между дубов, елей, сосен и серебристых березок, шагали вдоль папоротниковых зарослей по густой траве. Было тихо, как-то очень мирно и красиво. И вдруг Колин и Сьюзен вышли к совершенно голой скале, от которой струился жар, как от раскаленной печки. Внизу перед их взорами расстилалась чеширская равнина, напоминавшая желто-зеленое лоскутное одеяло, а фермы и дома казались отсюда игрушечными. В этом месте холм резко обрывался вниз на несколько сот футов, а справа от них местность поднималась каменными грядами и уступами до тех пор, пока не сливалась с громадой Пеннинских гор, которые маячили в легкой дымке где-то милях в восьми отсюда.
Дети постояли несколько минут молча, очарованные красотой открывшегося зрелища. Потом Сьюзен, заметив нечто поблизости от них, сказала:
– Гляди-ка! Это, должно быть, и есть шахта. Прямо от самых ног в глубь холма уходила какая-то траншея.
– Пошли, – сказал Колин. – Ничего страшного, если мы пройдем по ней, докуда будет светло.
С замиранием духа они ступили в траншею, но очень скоро их постигло разочарование. Траншея быстро закончилась круглой пещерой. В ней было холодно и сыро. Никаких туннелей или проходов. Единственно, что могло привлечь внимание, это дыра в потолке пещеры, прикрытая продолговатым камнем, длиною примерно в ярд.[5]
– Ну и что? Ничего здесь опасного нет, – заметил Колин.
Все отпущенное им до чая время Колин и Сьюзен бродили по долинам Эджа, карабкались вверх и вниз по лесистому холму, где посредине высился всего один единственный бук. Иногда они углублялись в буковую рощу. И в таких местах было тихо-тихо. Там землю толстым слоем устилали только прошлогодние листья, там не было папоротников, не росла трава. Точно зима медлила уйти из этих мест и затаивалась под серо-зелеными буковыми деревьями. Когда они выбрались из такой рощи на свет, казалось, что попали в сад из темного подвала.
В своих странствиях они иногда натыкались на заброшенные шахты, но ни разу не зашли дальше, чем хватало дневного света.
Когда после довольно продолжительного подъема ребята уже собрались повернуть назад, они вдруг наткнулись на камень, над которым нависала скала. Со скалы через равные промежутки времени падали капли воды. Высоко на скале было выбито лицо человека с длинной бородой, а под изображением выгравированы слова:
Напейся воды,
Утоли свою жажду.
Капли падают
По повелению чародея.
– Опять чародей! – воскликнула Сьюзен. – Непременно надо обо всем этом разузнать у Гаутера. Пошли домой, спросим! Все равно, уже наверно, пора идти пить чай.
Ребятам оставалось пройти до фермы всего сотню-другую ярдов, как большая легковушка обогнала их и резко затормозила.
Какая-то дамочка вышла из машины и остановилась, поджидая Колина и Сьюзен. На вид ей было лет сорок пять, полная («толстая», как потом выразилась Сьюзен), голова ее прямо-таки лежала на плечах, точно никакой шеи у нее и в помине не было. Две глубокие складки пролегали от крыльев носа к уголкам ее тонкогубого рта, а глазки казались слишком маленькими на широком лице. Странное впечатление производили ее тоненькие, кривенькие ножки. Силуэт дамочки напоминал откормленного воробья, именно так описывала ее впоследствии Сьюзен.
Все это ребята разглядели, приближаясь к машине, в то время как водитель, то есть та самая дама, в свою очередь, пристально их разглядывала.
– Скажите, эта дорога ведет в Макклесфилд? – спросила она, когда ребята подошли к машине.
– К сожалению, мы не знаем, – сказал Колин. – Мы только что сюда приехали.
– Да? Давайте я вас подвезу. Залезайте в машину.
– Спасибо, – сказал Колин. – Мы уже почти дошли.
– Садитесь на заднее сиденье.
– Нет, что вы. Нам пройти-то всего ничего.
– Садитесь!!!
– Но мы…
Глазки толстой дамы вспыхнули злобой, краска бросилась в лицо.
– Вы… сейчас же… сядете… в машину!
– Да не беспокойтесь! Мы вас только задержим. Дама втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Глаза ее закатились куда-то под лоб, веки спустились так, что на виду осталась только полосочка белка. Она начала что-то про себя нашептывать. Колину сделалось не по себе.
Было не совсем вежливо просто повернуться и уйти, но она так странно себя вела, что ему очень захотелось уйти прочь, чтобы не видеть этих странностей.
– Омптатор, – сказала женщина.
– Что, простите?
– Лампидатор.
– Что вы сказали?
– Сомниатор.
– Как?
– Ква либергар опера фацитис…
– Я не очень-то силен в латыни…
Теперь Колину захотелось просто поскорее убежать. Она, должно быть, ненормальная. Ничего нельзя было понять из ее речей. У Колина взмок лоб. Ему сделалось нехорошо.
Затем где-то поблизости и весьма кстати залаяла собака. Дама издала яростный вопль и резко повернулась. Напряжение спало. Колин с удивлением увидел, что он держится за ручку задней дверцы машины, которая уже наполовину распахнута.
– Заткнись-ка, Скэмп, – послышался сердитый голос Гаутера. Он переходил дорогу, направляясь к своим воротам. Тем временем Скэмп отбежал от него и, ощерившись, рычал на машину.
– А ну, ко мне! – скомандовал Гаутер. Скэмп нехотя повернулся, а Гаутер помахал ребятам и показал рукой на дом, давая понять, что чай уже на стопе.
– Это мистер Моссок. Он сможет указать вам дорогу на Макклесфилд.
– Не сомневаюсь, – огрызнулась дамочка и, не говоря больше ни слова, плюхнулась в машину и дала газ. При этом лицо ее выглядело точно грозовая туча.
– Ну, – сказал Колин, – что бы это все значило? У нее явно не все дома. Я ждал, что она вот-вот закатит нам истерику. Как ты думаешь, что это с ней?
Сьюзен не ответила. Она улыбнулась вымученной улыбкой и пожала плечами. И только когда они подошли к своим воротам, проговорила:
– Не знаю. То ли это от жары, или потому что мы перегуляли, но все время, пока ты разговаривал с этой теткой, мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Но страннее всего то, что моя слезка замутилась.
Сьюзен очень любила свою слезку – кусочек горного хрусталя, отшлифованный в виде капли. Хрусталь был оправлен в серебро и прикреплен к серебряному браслету-цепочке. Мамин подарок. Сьюзен его никогда не снимала. В общем-то обычный камешек, но Сьюзен заметила давно, еще когда была поменьше, если камешек повернешь особым образом, ну так, чтобы на него прямо падал луч света, тогда… тогда удавалось разглядеть в самой глубине, в самой сердцевине хрусталика столб колеблющегося голубого пламени, оно подрагивало, шевелилось, двигалось, было живым и очень красивым.
