— Очень, — хвалит он покупку. И, желая сделать ей приятное, добавляет: — Хотите, тут в киоске отеля мы к ней перчатки подберем?
— В валютном? — ужасается русская. И, не получив ответа, поясняет: — Нам нельзя. Заругаются.
Он пожимает плечами:
— Я вам подарю.
— А я не возьму.
— Возьмете. Я очень буду настаивать.
Она, как и пожелала, выпила рюмку водки, от чего ее задорное личико раскраснелась еще больше.
— Как вкусно! — набив полный рот оливье и не переставая о чем-то тараторить, хвалит еду Мария. — Давайте еще выпьем. За вас… нет, за ваши успехи… — Она медлит, сочиняя про себя тост. — В личной жизни и в работе. То есть в вашем бизнесе. Вообще-то я не умею произносить слово «бизнес», — откровенничает русская. — У нас не принято. Можно, я буду говорить просто «работа»? — И, не давая ему вставить слово, спешит произнести: — Успехов в работе и счастья в личной жизни! Ура!
— Лучше наоборот, — заражается ее весельем Людвиг.
После сдержанных немок он никак не может привыкнуть к такому безудержному фонтану, который так и хлещет из этой девчонки.
— Нет, — мотает головой Мария. — У нас считается, что работа главнее. Еще про здоровье говорят.
— Мария, — любопытствует он, — а у вас есть личная жизнь?
— Конечно, у каждого человека она есть, — рассуждает она, и на минуту ее личико приобретает серьезное выражение.
— А что для вас личная жизнь?
— Вот сумочку подруга достала. — Рот растягивается в довольной улыбке, серьезность в мгновение исчезает, и на щеках появляются детские ямочки. Она бережно гладит покупку. — Нет, что это я! Вы не подумайте, для меня приобретательство, то есть стяжательство, вовсе не главное в жизни.
— Вы сумочку стяжательством называете? — хохочет немец.
— Не только.
— А что еще?
— Ну, драгоценности всякие. — Она водит указательным пальцем по лбу, припоминая более весомые приобретения, что может подсказать ее память. — Мебель, например, нет, не просто мебель, а когда много мебели! Вот!
— Как это много? — удивляется Людвиг. — Больше, чем разместится в доме, где живете, вы ведь не купите?
— Ну да, — соглашается она и простодушно поправляет: — У нас не дом, всего одна комната. — И чтобы закрыть вопрос о стяжательстве, добавляет: — И дорогую не куплю… денег нет.
— А сколько вам платят?
— Мне хватает.
— Как это хватает, если вы говорите «нет денег»?
— У всех так… — помялась Мария. Ее научили отвечать иностранцам. А по правде, ей не хватало ни на что. Вот сапожки за сто рэ осенью достали, приходится долг отдавать. Она ведь только сто и получает. За вычетом меньше девяносто остается. Еще взносы в комсомол, в профсоюз. На обеды надо оставить. Проездной. Вчера на свадьбу сотруднице по пятерке скидывались. Спасибо, что за венгерский свитерок, на который тоже ползарплаты ушло, успела расплатиться.
— Так что насчет личной жизни? — не отставал Людвиг.
— Личной? — Мария опять задумалась. — Вчера на видик к одному парню ходила. Фильм американский про робота смотрела.
— Фильм? — улыбнулся Людвиг.
— Да, а что? Еще в театрах разных бываю.
— Одна?
— Нет. С подружками.
— А любимый или просто партнер по сексу у вас есть?
Беззаботное личико Марии преображается. Она оглядывается по сторонам.
— Ой, что вы! У нас так нельзя говорить.
— А сексом заниматься можно?
— Нет.
— И никто…
— Простите, давайте поговорим о чем-нибудь другом. — Так ее учили не отвечать на каверзные вопросы.
— Как скажете, — приступая к горячему, согласился Людвиг, но тему не оставил.
Под разговоры о сексе графинчик опустел.
— А вам интересно узнать обо мне или обо всех… русских? — с тревогой в голосе уточняет русская переводчица.
— Мне? — Людвиг на минутку задумался и, чтобы вконец не перепугать эту наивную, но открытую девушку, соврал: — Конечно, о вас. Вы такая красивая, взрослая уже. У каждой взрослой девушки должна быть личная жизнь. Это нормально!
— Да, вы так считаете? — печально протянула Мария.
Ей вспомнилась недавняя командировка с шефом в другой город.
Отдельное СВ. И его натиск, которому нельзя было воспротивиться. Афанасьев Степан Степанович, начальник ее отдела, примерный семьянин, уверял, что не любит жену, что не сегодня-завтра бросит ее и тогда…
Начальник был толстый и противный. Ни по-какому он Марии не нужен. «Главное, не залететь», — лежа на полке мягкого, привилегированного вагона, под стук колес и ерзание потного тела думала она. Спасибо, коньяком армянским угостил, в сухую бы ни за что!
Задержку через месяц восприняла как наказание судьбы.
— Сколько? — спросил начальник, когда она, оставшись после работы, робко вошла в кабинет.
— Что сколько?
— Сколько нужно на аборт?
— Я… я не знаю.
— Узнай.
— Пятьдесят, — сказала подружка Катька. — У меня знакомая врачиха в больнице по-тихому сделает. В тот же день дома будешь. Мама не заметит. И на работе тоже.
Рассудительная и серьезная Катя всегда приходила ей на помощь.
— У меня только сорок. Свою десятку добавь, — нахально заявил начальник и, ухмыльнувшись, добавил: — Ты ведь тоже удовольствие получила?
Потом он долго рылся по карманам и наконец, от-слюнявив четыре десятки, сжалился над подчиненной: — Я вот еще что тебе хочу сказать. Международная выставка грядет. Фирмачи приедут. Соображаешь?
— Ну и что? — кумекая, от чего оторвать злополучную десятку, и не глядя на толстяка, буркнула переводчица.
— Я тебя туда пошлю. Что уставилась? Там сувениры всякие, целлофановые пакеты, журнальчики блестящие, картинки с рекламами, кофе растворимый, пей не хочу. Так что свою десятку отобьешь.
Однако судьба не наказала ее. Пронесло! Не забеременела!
— Вот видишь, а я зря тебя в списки участников выставки включил, — забирая назад деньги, недовольно укорял Афанасьев. — Теперь ничего не поделаешь. Уже списки тю-тю, ушли туда! — Он показал вверх пальцем. — На проверку, понимаешь? А то бы себя послал. Может, ты того, нарочно меня провела, а?
— Да вы что?!
— Ну ладно, не обижайся. Давай встретимся, коль уж так случилось. У меня друг в загранку махнул, ключи от хаты оставил.
Она замотала головой.
— Э-э, да ты меня и вправду дурить вздумала. Знай, последний раз такую мазу тебе даю!
