Как бы холодно ни было снаружи, воздух в ее комнате едва не трещал от жары. Домоправитель, хозяин центрального отопления, живший в одной из этих бесчисленных клетушек, очевидно, любил, когда в комнате очень жарко. Поэтому Леа и сидела в маечке и пижамных штанах на пахнущем пылью полу и читала, в то время как ветер, сквозивший из щелей в раме, обдувал ее обнаженные плечи. Она уже свыклась с тем, что щеки горят в сухом, раскаленном воздухе, а ночью она просыпается в твердой уверенности, что уснула прямо в сауне.
Когда она рассказала об этом по телефону своей сокурснице Марле, та только холодно отметила:
— Ты ведь сама этого хотела. Зачем тратить время на Париж или Стокгольм, когда можно познавать дикую целину? Это ведь твои собственные слова, не правда ли? Когда я предупреждала тебя об этом, ты заявила, что любишь, когда тебе бросают вызов. Так пользуйся случаем.
Леа с трудом удалось сдержать язвительное замечание, но то, что подруга и не подумала ей посочувствовать, причинило боль, и этого нельзя было отрицать.
— Этот город и эти люди чем-то сбивают меня с толку, — произнесла она в надежде, что все же удастся выпросить у Марлы пару слов сочувствия.
Но Марла была безжалостна в своей чопорности.
— Ты никогда особенно не интересовалась тем, что происходит вокруг. Из всех людей, учившихся на литературном отделении, с которыми я знакома, ты больше всех погружена в мир книг. Чтобы ты обратила на кого-то внимание, этот кто-то должен написать историю о себе.
— Может быть, но… — запинаясь, ответила Леа, — здешние люди настолько другие. Я просто не понимаю правил, по которым тут все происходит, это не считая языковых трудностей. Здесь все такое странное, об этом не пишут в путеводителях.
— Ты просто не привыкла полагаться на других. И теперь вынуждена вылезти из своей скорлупы и взглянуть на то, что еще может предложить тебе жизнь. — В этом месте Леа возмущенно засопела, но Марла не позволила вывести себя из терпения. — Воспользуйся этим временем, проведенным на краю цивилизации, как шансом наконец-то начать по-настоящему замечать окружающих, а не просто быть с ними рядом. Ты ведь до сих пор именно так и поступала, Леа.
После этих слов Леа выдавила из себя несколько фраз прощания, и с тех пор Марле не звонила. Слова подруги ранили ее сильнее, чем она отваживалась самой себе признаться. Действительно, Леа была вполне способна обходиться без посторонней помощи — в конце концов, ей рано пришлось этому научиться. Но услышать слова подруги в затруднительной ситуации — с этим мириться она не хотела.
Несмотря на все, Леа нравилась комната, предоставленная ей на время получения стипендии для учебы за границей. Хотя она была размером с кладовую и обладала тем странным очарованием, которое источает зрелище упадка и разрухи, она была ее гнездом в этом чужом городе, не хотевшем принимать ее в себя.
Жуя бутерброд с сыром, запивая сухие крошки чаем, потому что молоко не успело оттаять, Леа прислушивалась к шорохам в доме, которые были громче, чем звук от ее глотков и шум в трубах отопления. Вечно ругающаяся пара, жившая над ней, похоже, еще не пришла домой. Квартира слева пустовала, как и многие другие в этих убогих бетонных коробках. Справа через тонкую стену слышались звуки кухни: кто-то громыхал металлической посудой, по радио передавали народные песни. Снаружи доносилась обычная смесь из грохота уличного движения, болтовни и некоторого количества народных песен. На удивление спокойный вечер.
Леа еще раз пробежала глазами по своим записям. Она сделала над собой усилие, пытаясь подавить возрастающую на протяжении вот уже нескольких часов нервозность. Сегодня вечером ее впервые пригласили на дискуссию к профессору литературы Этьену Каррьеру — темой будет расцвет романтики, как раз то, что изучала Леа. На лекциях ей еще не представилось случая блеснуть познаниями так, как ей бы того хотелось. Однако выдающаяся слава Каррьера и почти непонятная речь однокурсников обуздали ее растущее недовольство, поэтому Леа вела себя очень сдержанно, что вообще-то было ей не свойственно. К счастью, ей все же удалось несколькими замечаниями привлечь к себе внимание профессора и, как следствие, получить приглашение.
«Лучше всего, — сказала себе Леа, — убить оставшееся время где-нибудь… в другом месте». Здесь, в каморке площадью менее десяти квадратных метров, она в любом случае долго не выдержит. Ей было уже все равно — будут ли щеки полыхать от жары или их будет обжигать мороз.
Несколько минут спустя, с паркой и метровым вязаным шарфом под мышкой, она уже бежала через окутанный полумраком холл, пол которого, вопреки здравому смыслу, был застелен ковром. Десятилетия слякоти образовали в центре холла черную дорожку, каждый шаг по которой сопровождался чавкающими звуками. Пахло плесенью и мхом. Леа не особенно удивилась бы, обнаружив в углах папоротники. Скептически оглядев лифт в конце коридора, она устремилась к лестнице без окон. Лучше уж пробежать одиннадцать этажей вниз, чем довериться этому дряхлому чудовищу.
На улице девушка не успела достаточно плотно обмотать шарф вокруг шеи, как восточный ветер завладел каждым миллиметром незащищенной кожи, едва не заставив ее повернуть назад. И что за черт дернул ее приехать в эту ледяную дыру на целый семестр, уже в который раз спрашивала себя Леа.
Она неуверенно обошла забрызганный машинами сугроб, радуясь тому, что горят хотя бы некоторые фонари, кое-где освещая тротуар. Снегопад немного утих, когда Леа едва не пробежала мимо неприметной станции метро. Она никак не могла определиться — то ли вывеску метро украли, то ли ее никогда здесь и не было.
Лестница на платформу настолько обледенела, что Леа была вынуждена вцепиться окоченевшими пальцами в поручень, в то время как ее обутые в меховые сапоги ноги пытались удержаться на гладких, словно зеркало, ступеньках. Мимо пробегали люди, одетые в тяжелые пальто и зимние шапки, бросая на нее веселые взгляды. Но к этому Леа за последние недели уже привыкла. В отличие от нее даже плотно укутанные бабушки передвигались по льду элегантно.
Прошло всего лишь несколько минут, и Леа уже сидела в неотапливаемом вагоне, наблюдая за девушками напротив, умудрявшимися в одном ритме жевать жвачки. На всех были белые сапоги и короткие юбки, ноги обтянуты тоненьким нейлоном. Причудливые высокие прически не скрывали шерстяные шапки, а молнии коротеньких курточек были небрежно расстегнуты.
Поглощенная этим зрелищем абсолютной морозоустойчивости, Леа не заметила, что одна из девушек пренебрежительно рассматривает ее. Когда пассажирка наконец строгим голосом заговорила с Леа, та виновато вздрогнула. Несмотря на двухнедельный интенсивный курс, Леа не поняла ни слова. Она сосредоточенно уставилась на губы девушки, что, по всей видимости, показалось той еще более невежливым, чем откровенное разглядывание. Недолго думая она швырнула в Леа скомканной оберткой от жвачки.
— Да, спасибо, — сказала Леа и поторопилась выйти из вагона на следующей же станции, оставляя позади громко возмущающихся и смеющихся девушек.
