Размышляя на эту тему, он часто удивлялся ее неприязни к флотским, ибо в отличие от него самого Корделия сформировалась как личность в рядах боевиков Союза гражданских прав. Сорок с лишним стандартных лет она провела в ожесточенной борьбе отнюдь не с военными, по большей части державшимися в стороне от политики, а с сотрудниками Министерства внутренней безопасности, что, однако, ничуть не мешало ей сотрудничать и с Сен-Жюстом, и с теми из нынешних руководителей госбезопасности, которые прежде были ее противниками. Возможно, предполагал Пьер, по той причине, что они вели одну и ту же игру по общим правилам. Бывшей террористке было гораздо легче достигнуть взаимопонимания с профессиональными шпионами и карателями, чем с представителями воинской касты, отягощенной чуждыми и ненавистными ей традициями.
Но, вне зависимости от причин, побудивших ее занять столь непримиримую позицию, ни Пьер, ни Сен-Жюст этой позиции не разделяли. Конечно, оба они понимали, что в военной среде действительно имеются враги Комитета, но в отличие от Рэнсом, во-первых, не отождествляли Комитет с Народной Республикой как таковой, а во-вторых, допускали, что неудачи на поле боя вовсе не являются доказательством измены. Возможно, различие позиций объяснялось большей прагматичностью обоих мужчин, а возможно, тем, что каждый из них, конечно на свой лад, хотел что-то построить, тогда как Корделия, даже оказавшись у власти, по-прежнему жаждала разрушения. Пьер подозревал, что ее одержимость подпитывалась эгоизмом, а эгоизм – одержимостью. В сознании этой дамы народ, Комитет общественного спасения и Корделия Рэнсом представляли собой единое целое. Всякий, выступавший против одной из ипостасей названной троицы, выступал и против других, а главное – против нее лично. Такой взгляд на вещи заставлял Рэнсом всегда быть начеку, неустанно выявлять врагов народа и расправляться с ними заранее, чтобы не дать им шансов добраться до ее шеи.
– Положим, – с жаром продолжала она, – твоя маскировка сработает, и нас не выведут на чистую воду. Но ты ведь сам признаешь, что мы казнили множество офицеров и обрушили репрессии на членов их семей. Как, после всего этого, можно говорить о том, чтобы довериться военным? Они никогда не простят нам казней!
– Думаю, – ответил Пьер за начальника БГБ, – ты недооцениваешь силу эгоизма. Полагаю, что у каждого, кому мы предложим достаточно жирный кусок пирога, появятся веские основания помочь нам удержаться в седле. К тому же, получив полномочия от нас и потеснив при этом других, такой человек будет помнить, каков источник его влияния. И если мы ослабим нажим на офицеров…
– Они решат, что обязаны этим ему, – резко оборвала его Корделия, – и именно он сможет рассчитывать на их лояльность.
– Не исключено, – согласился Пьер. – Но вовсе не обязательно. Особенно если воплощать его советы и идеи в жизнь будем именно мы, и будем это делать публично.
Рэнсом снова открыла рот, но Пьер остановил ее, подняв руку.
– Я вовсе не утверждаю, что избранный нами человек не получит свою долю признательности. Более того, первоначально он получит большую ее долю. Суть в том, что выиграть войну, прибегая к насилию над собственными военными, невозможно: военная служба не должна быть разновидностью рабского труда. Например, столь широко использовавшийся нами принцип «коллективной ответственности», когда каждый офицер знает, что за его оплошность поплатятся родные и близкие, не оправдал возлагаемых на него надежд, потому что обеспечивал лишь подчинение, но никак не преданность. Угрожая семьям, мы становимся для офицеров такими же врагами, как монти. А может, и худшими, поскольку Альянс, убивая их самих, по крайней мере, не посягает на жизни их жен и детей. По правде говоря, в нынешних обстоятельствах у Флота нет особых причин поддерживать нас, а поскольку отсутствие их поддержки может обойтись нам очень дорого, мы должны «реабилитировать» себя в глазах военных. Воевать эффективно они смогут лишь тогда, когда их действия станут мотивированными. Нам еще страшно повезло, что флотские не предпочли просто остаться в стороне, наблюдая, как по нам катком пройдутся Уравнители. И позволю себе напомнить, что нас спас «Руссо», один-единственный корабль стены, причем даже не принадлежащий столичному флоту. Если бы «Руссо» не вмешался, и ты, и Оскар, и я – мы сейчас были бы трупами. Не продемонстрировав свою благодарность тем, кто спас наши шкуры, мы едва ли сможем рассчитывать на их поддержку вторично. А единственный способ выразить Флоту свою благодарность так, чтобы это стало известно каждому, вплоть до рядовых, – это ввести представителя военных в высшее руководство. Во всяком случае для видимости.
– Для видимости? – переспросила Рэнсом, заинтересованно приподняв бровь.
Пьер кивнул.
– Да. Мы с Оскаром уже обсудили вопрос о страховке. На тот случай, если наш военный песик вздумает сорваться с цепи. Оскар, поясни.
– Я внимательно изучил все предложенные Робом кандидатуры, – вступил в разговор шеф Бюро госбезопасности. – У меня имеются исчерпывающие характеристики на каждого, вкупе с донесениями их комиссаров. Любой из них вполне компетентен и имеет достаточно реальных заслуг, чтобы объявить его рыцарем без страха и упрека, однако в досье каждого имеется достаточно компромата такой силы, что при опубликовании он произведет эффект взорвавшейся бомбы. Конечно, – с улыбкой добавил он, – будет удобнее, если к моменту «разоблачения» потерявший доверие офицер окажется мертвым. Мертвецу труднее защищаться от обвинений.
– Понятно, – протянула Рэнсом, откинувшись назад и задумчиво почесывая подбородок. – Ну что ж, в качестве первого шага это приемлемо. Однако, – в голосе ее все еще звучало недоверие, – я должна буду ознакомиться с этим компроматом заранее. Мой Комитет должен будет разработать подачу героической биографии кандидата с учетом его возможного «разоблачения». Мы обязаны исключить возможность появления нестыковок или противоречий.
– С этим проблем не будет, – заверил ее Сен-Жюст. Корделия кивнула, хотя по ее лицу было видно, что она так и не избавилась от сомнений.
– Но все же мы идем на огромный риск, Роб, – сказала Рэнсом, развернувшись в кресле к Пьеру. – Достаточно вспомнить, что совсем недавно мы пустили в расход адмирала Жирарди за потерю Звезды Тревора, хотя – независимо от того, что мы вынуждены долбить пролетариату, – его вины в этом нет.
Про себя Пьер подивился, что в кои-то веки Корделия сочла возможным не обвинить флотоводца во всех смертных грехах. Наверное, это потому, решил он, что для нее «хороший адмирал – мертвый адмирал», потому как он уже точно не вступит ни в какой заговор.
– А на Флоте, – продолжила она, – пребывают в уверенности, что мы превратили его в козла отпущения и расстреляли с единственной целью – свалить на него нашу вину. Не думаю, что твоя идея сработает, во всяком случае в ближайшее время.
– Это потому, – сказал Пьер, – что ты не знаешь, кого я выбрал.
Он умолк и некоторое время взирал на нее с ухмылкой. Как ни пыталась Корделия сделать вид, будто его попытка сыграть на ее торопливости не сработает, оба они заранее знали, что долго она не вытерпит. Так и вышло: меньше чем через минуту Рэнсом нетерпеливо пожала плечами.
