Перед Керимом и его друзьями лежала красивая девушка или, вернее, девочка-подросток того истинно кавказского типа горянки, который встречается только в лезгинских аулах Дагестанских гор.
Словно разбуженная неожиданным криком, девочка пришла в себя и открыла глаза…
Ни страха, ни испуга не было в этих горящих, как звезды, глазах при виде незнакомых мужчин.
— Где я? — спросила черноглазая девочка по-лезгински, задержав взгляд на красивом характерном лице горца.
— В Уплис-цихе, красавица! — отвечал тот, — в пещерном городе, где жил когда-то могучий и смелый народ картли…
Едва дослушав ответ, она обратилась к Кериму с новым вопросом:
— Кто вы?
— Разве ты не знаешь, красавица, что в горах Кавказа не спрашивают имени встречного? Ведь я не спрашиваю тебя, почему ты, девушка, носишься в такую ночь в горах, одетая джигитом?
— Напрасно! — воскликнула девочка, и черные глаза ее сверкнули чуть заметной усмешкой. — Только барантачи и душманы скрывают свое имя… а я… я племянница и приемная дочь знатного и известного русского генерала, князя Георгия Джаваха, я могу сказать мое имя — меня зовут Нина бек-Израэл.
Бледное личико выражало столько гордого достоинства, что горцы могли не сомневаться в том, что она сказала правду о своей принадлежности к знатному аристократическому роду.
— Я не останусь в долгу у тебя, княжна, — произнес со своей обычной тонкой усмешкой Керим, — и также назову себя, чтобы не слышать от слабой женщины, почти ребенка, упрека в трусости: не простой барантач пред тобой, красавица. Я — Керим-Самит, бек-Джемал, из аула Бестуди.
Едва молодой горец договорил, бледное личико девочки вспыхнуло ярким румянцем.
— Бек-Джемал-Керим, вождь душманов? Глава разбойничьих шаек, наводящий ужас чуть не на весь Кавказ? Тот, за поимку которого назначена огромная сумма, которого ищут казаки в горах, для которого давно приготовлена тюрьма, Керим-Джемал-ага — ты?!
— Я! — спокойно подтвердил красивый горец и, скрестив руки на груди, смотрел в лицо Нины, пожалуй, наслаждаясь впечатлением, произведенным на нее его словами.
— Ты? — только и могла выговорить княжна, — ты — Керим, тот Керим, который грабит мирных путников, врывается в селения добрых людей и…
— Это ложь! — воскликнул молодой бек и топнул ногой, обутой в мягкий чувяк, — это ложь! Кто говорил тебе все это, княжна?
— Кто говорил! — пылко подхватила Нина, и большие, выразительные глаза ее загорелись неспокойными огоньками. — Дядя Георгий говорил мне это, моя старшая названная сестра Люда говорила, знакомые, слуги, все… все… Весь Гори знает твое имя, твои ужасные подвиги… Весь Гори говорит о том, как ты проливаешь кровь невинных… Говорят…
— Они лгут! — сумрачно произнес бек-Джемал. — Видит Аллах, они лгут! Керим-бек — не барантач-душегуб, не разбойник. Керим не жаждет наживы. Он пальцем не тронет честного горца… Только тех, кто нажил себе богатство ценой крови и обмана, тех не пощадит Керим… и выпустит нищим байгушем из своих рук… Я бы мог высказать тебе еще много истин, но Пророк свидетель: не было еще случая, чтобы Керим оправдывался перед кем-либо, а тем более перед лицом девушки, ребенка… Помолчим об этом… Да и отдыхать время… Гроза миновала. Звезда Ориона зажглась на небе, и тихий ангел сна приблизился к природе. Спи, княжна. Боль утихнет за ночь, и ты проснешься с зарей, свежая и прекрасная, как роза Востока…
Керим ласково кивнул княжне.
— За ночь… Но разве я должна буду провести ночь здесь?
— Или ты боишься? — тонко усмехнувшись под своими черными усами, спросил Керим.
— Я ничего не боюсь, — гордо произнесла девочка. — Нина бек-Израэл не знает, что такое страх… Я не хвалюсь, Керим, хвастливости не было еще в роду нашем. Ты сам говоришь, что ты родом из аула Бестуди. Значит, ты должен знать моего деда, старого Хаджи-Магомета…
— Чудесный старик ага-Магомет, да продлит Аллах его род до конца Вселенной! — почтительно произнес молодой горец.
— Увы, Керим! Богу не угодно было продлить род дедушки Магомета… Он не имел сына…
— Но зато у него были дочери, прекрасные, как гурии из садов Пророка. Ребенком я видел их и запомнил…
— Они умерли обе. Умерли, уйдя навсегда из аула… и сделавшись христианками. Я — дочь одной из них, дочь Бэллы, впоследствии Елены бек-Израэл…
Не детская, отчаянная печаль прозвучала в голосе молоденькой княжны. Горцы с невольным участием взглянули на нее.
Потом Нина нахмурилась, отчего черные, густые брови ее почти сошлись на переносице, и произнесла глухо, пряча взгляд, затуманенный слезами:
— Ты спас мне жизнь, Керим-ага, и я всей душой благодарна тебе за это. Мне жаль, что я не могу позвать тебя в дом моего дяди и приемного отца, как кунака-гостя, и отблагодарить тебя, как следует… Ведь ты не придешь… А денег у меня нет с собой…
— Денег я не возьму от тебя, княжна; у Керима и без тебя много желтых туманов,[1]драгоценного оружия с золотыми насечками… Его сакля полная чаша… ему ничего не надо, а если он пожелает, его верные слуги и друзья добудут ему сколько угодно богатства… Но отказываться от гостеприимства не позволил Пророк. Я приду в твой дом. Жди меня, княжна.
И снова он усмехнулся лукаво и дерзко.
Потом, наклонившись к девочке, заботливо предложил:
— Если рука твоя еще болит, — проведи ночь в этой пещере. Мои друзья и я будем охранять твой покой; если же ты в состоянии ехать в Гори, на моем коне, я довезу тебя до твоего дома…
— Но тебя могут увидеть и…
Нина вздрогнула при одной мысли о том, что могло ожидать ее спасителя в Гори.
— Полно, дитя! Ноги Керима-бека-Джемала могут сравняться в скорости разве лишь с ногами горного тура, а зоркие очи его издалека видят опасность… Садись на моего коня, княжна. Я отвезу тебя в твой дом.
— На твоего коня? А где же мой конь? Мой Смелый? — встревоженно спросила Нина.
— Твой конь менее счастлив, нежели ты сама. Он лежит мертвый на дне ущелья. Вы упали с ним с высокого откоса, княжна, и не запутайся ты в кусте архани, — тебя постигла бы участь твоего коня — ты бы разбилась вдребезги.
Нина вздрогнула и побледнела.
Она была на краю гибели и почти не сознавала этого. А ее конь, ее бедный конь погиб.
Спазмы сжали ей горло… Слезы обожгли глаза.
— Бедный Смелый! Бедный товарищ! — произнесла она тихо.
Она подняла руку к глазам, на которых выступили слезы, и тихо вскрикнула. Рука болела и ныла нестерпимо. Со стоном она упала на бурку.
Стараясь скрыть слезы, вызванные и горем, и болью, Нина произнесла с заметным усилием:
— Мне необходимо в Гори… Домой скорее… Там ждут… Беспокоятся… и потом, рука… ах, как болит рука!..
