— Этого-то я и боялась.
— Почему? Какая вообще разница?
— Он не сможет спокойно спать. Мистер Олдсфилд часто кричит, если чего-то хочет.
— Новенькому дадут болеутоляющее, а Олдсфилду — снотворное. К тому же свободных мест все равно больше нет. — Он испытующе посмотрел на нее. — А не лучше ли тебе не заниматься этим больным? Мы можем приставить к нему Хелен Андерсон.
— Нет! О нет! Я… ну, я сама прекрасно справлюсь.
Она встала из-за стола и вышла на кухню приготовить кофе. Вернувшись, Мерели спросила:
— А полиция знает, что он в больнице?
— Да.
— И что они будут делать? Заберут его в тюремный лазарет?
Кен пожал плечами:
— Может быть. А может, приставят к нему охрану прямо в больнице.
— А не можешь ты, как лечащий врач, сказать, что в его состоянии он нетранспортабелен?
— Мог бы. Но его спокойно можно перевезти на машине «Скорой» куда угодно.
— Но не мог бы ты все же так сказать?
Кен вдруг отложил вилку и нож, словно внезапно потерял аппетит.
— Послушай, Мерели, он всего-навсего очередной пациент. И если он совершил убийство, то должен быть арестован. Что в нем такого особенного?
Она бросила быстрый взгляд на его лицо, покрасневшее от едва сдерживаемого гнева.
— Я не знаю, — призналась девушка, — я действительно не знаю.
Той ночью Мерели долго не могла заснуть, размышляя над происшедшим. Она очень любит Кена Райдера, но в таком случае почему же ее так волнует судьба другого мужчины?
Она вспомнила, как доктор Кенделл Райдер впервые появился в их больнице около года назад, чуть позже, чем ее перевели сюда из больницы в Олбани. Все незамужние медсестры тогда в один голос воскликнули: «Слава богу! Наконец-то у нас появился симпатичный одинокий врач!»
Казалось, никто ничего о нем не знает. Он предпочитал не распространяться о себе. Сказал только, что перевелся из Белливью в Нью-Йорке, а вообще приехал из Новой Англии — это где-то ближе к Бостону.
Он был высок, широкоплеч, суров лицом. Его мужественный подбородок, серьезные темно-карие глаза, твердое очертание губ вводили в трепет не одно женское сердце. Его легко было спровоцировать на улыбку. Руки доктора могли быть нежными и мягкими, но во время операции они становились уверенными, опытными и твердыми. Его ярко-рыжие волосы были коротко пострижены вопреки современной моде на удлиненные мужские прически, однако врачи все коротко стригутся.
Первые несколько месяцев он был одинаково вежлив, даже любезен со всеми. Старожил больницы доктор Бартон и его жена Бетти сразу уговорили его жить у них и относились к нему, как к члену семьи. Бетти Бартон всячески заботилась о Кене, словно он был ее родным сыном.
Мерели, увидев его в тот день, когда он появился в больнице, сразу влюбилась без памяти. Но она понимала, что своих чувств ему лучше не показывать, и держалась изо всех сил. Однако, стоило ему проявить интерес к ней как к женщине, а не просто к опытной медсестре, Мерели чуть было не выдала себя.
Это произошло в столовой для персонала. Он остановился у столика, за которым Мерели, отобедав, в одиночестве пила кофе. Кен прошел вдоль прилавка кафетерия, выбрал салат, булочку, взял кофе, потом огляделся вокруг, увидел Мерели и с подносом подошел к ее столику.
— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Он был доброжелателен и вежлив.
Девушка чуть не подавилась кофе, но быстро взяла себя в руки:
— Конечно нет.
Он разгрузил свой поднос и уселся напротив нее. Они молча смотрели друг на друга. Мерели, обычно не имеющая привычки терять дар речи, не могла вымолвить ни слова. Наконец Кен улыбнулся и спросил:
— Вы здесь давно?
Прежде чем ответить, девушке пришлось поставить чашку на блюдечко, потому что у нее неожиданно задрожали руки.
— Вы имеете в виду в столовой?
— Нет, в больнице.
— О… Не очень. Я пришла сюда на пару месяцев раньше вас.
— Вы местная?
— Не совсем. Я выросла в Крэнстоне, это миль пятьдесят отсюда.
— У вас есть семья?
— Нет. Родители погибли в автокатастрофе, так что с двенадцати лет я жила в приюте, а в восемнадцать начала самостоятельное путешествие по взрослой жизни.
— Вы живете одна?
— Да. У меня маленькая квартирка в доме на две семьи.
Он начал есть. Внезапно ее новый знакомый поднял голову от тарелки, и глаза их встретились.
— Значит, вы не замужем?
— Нет. А вы женаты?
Он улыбнулся.
— Нет. До сих пор не мог себе позволить. — Он произнес это с таким сожалением, что она невольно улыбнулась. — Здесь особо нечего делать, — заметил он. — Я имею в виду развлечения.
— Да уж. Но это не имеет значения. У нас так много работы, что, когда заканчиваем, сил на развлечения уже не остается.
Он кивнул:
— Я вас понимаю. Я сам в конце дня словно выжатый лимон.
Внезапно по громкоговорителю объявили:
«Доктор Райдер! Доктор Райдер! Пожалуйста, пройдите в родильное отделение!»
Он одним глотком, уже вставая, покончил с кофе, салат остался почти нетронутым. Поставив на стол пустую чашку, доктор улыбнулся:
— Простите. Увидимся. — Два широких шага — и он уже исчез из столовой.
Мерели вздохнула и, отодвинув стул, тоже поднялась из-за стола. Когда она проходила мимо столика, за которым обедали две молодых медсестры, одна из них, Сью Хастингс, обронила:
— Очень плохо.
Мерели удивленно взглянула на Сью.
— Что? — спросила она, хотя прекрасно слышала ее слова и поняла, что они означали.
Сью усмехнулась:
— Плохо, что малыш выбрал для появления на свет именно эту минуту.
Мерели улыбнулась.
— Что ж, время и дети не особенно считаются с людьми, — парировала она язвительный укол Сью и пошла дальше, прежде чем медсестра успела что-то ответить.
Она шла по коридору и чувствовала, что ее лицо горит. Краснеть при каждом удобном случае не входило в ее привычку, но то, что произошло в столовой, было так неожиданно и так возбуждающе… Девушка до сих пор вся дрожала.
В коридоре она столкнулась с миссис Роджерс, старшей медсестрой. Та улыбнулась Мерели и даже остановилась, чтобы полюбопытствовать:
— Что это ты так покраснела? Пациент слишком вольно повел себя?
Миссис Роджерс, пышнотелая женщина средних лет, могла быть дружелюбной, веселой, по-матерински заботливой, но также строгой и даже немного грубоватой.
