— Орден и коня я получил за битву при Хан-Кале, дядя. Под командой генерала Булгакова[5] наш полк тогда сражался, — продолжил Фёдор. — И сейчас, как обычно, в разведке служу. Вот, Соколику роздых дать решил...
— Сколько ж годов тебе было тогда, при Хан-Кале-то?
— Восемнадцатый шёл, — Фёдор вздохнул. — Двух старших братьев потерял я в проклятой дыре, дядя. И вот опять судьба меня влекёт к этому Богом забытому месту.
Дядька покуривал трубочку да время от времени встряхивал вожжами, давая понять волам, что не заснул, дескать, их возница. Дядька — русский мужичок лет пятидесяти, курносый и лысоватый, с водянистыми внимательными глазами и босым лицом. Говорил он голосом тихим и внятным. Одет был, как и всё кавказское воинство, не по форме. Под, хорошего сукна, но изрядно поношенным, офицерским мундиром, была надета крестьянская льняная рубаха. Плешивую его голову покрывала обычная егерская фуражка. Он сидел в неудобной позе, подобрав под себя ноги, обутые в хорошие козловые сапоги. Спиной старый солдат упирался в столешницу красного дерева. Фёдор с любопытством рассматривал ножки столика изящной работы. Они имели форму извивающихся змей. В основании каждой ноги помещалась змеиная голова с разинутой пастью и высунутым языком. Тут же рядом со столиком громоздились несколько добротных, окованных железом сундуков и огромный медный самовар с прокопчённой трубой. Некоторые из сундуков были заперты увесистыми замками, другие же — просто перепоясаны верёвками.
— Меня Кириллом Максимовичем зовут. Софронов моя фамилия. Будем знакомы, герой, — проговорил дядька.
— Я не герой, — хмуро ответил Фёдор. — Я просто Федька Туроверов. Разведчик я. Батька мой кузницу держит в станице Чевленой... И сейчас там мамка моя, да жена, да сеструха, да детки...
Обоз медленно тянулся по поросшей густым лесом долине. Иногда мимо них на тяжёлом кряжистом жеребце проносился с громовым топотом егерь. А бывало, что и генеральский адъютант в бурке, при сабле в изукрашенных ножнах следовал мимо.
— Кто ж твой командир, парень? — заново принялся расспрашивать дядька.
— Командир? — набычился Фёдор. — Мы одного лишь командира признаем! Алексей Петрович Ермолов — вот наш отец и командир, а остальная шантрапа нам так, по боку...
Дядька лукаво усмехнулся.
— Какие-то там приказания Петька Фенев отдаёт... есаул... — вздохнул Фёдор.
Казак сказал, казак пустил коня с места и галоп. Так и пропал Фёдор Туроверов с глаз Кирилла Максимовича, денщика грозного Ярмула — генерала Алексея Петровича Ермолова.
— Партизанщина... — хмыкнул вослед ему Кирилл Максимович.
* * *
Фёдор пытался догнать авангард, но сбился с пути. Весь день мотало и кружило его по рощам вблизи аула Кули-Юрт. Дело шло к вечеру, когда казак и его конь взобрались по крутому отрогу на вершину невысокой горы. Прямо под ними, к лысому склону прилепился Кули-Юрт, окружённый с трёх сторон возделанными полями. Ниже селения, на дне ущелья темнела дубовая роща. Над аулом тут и там поднимались дымы пожарищ. Пламени видно не было. Огонь уже пожрал всё, что годилось ему в пищу. Соколик тревожно вдыхал пахнущий дымком воздух. Фёдор соскочил с седла на землю, присмотрелся, пытаясь разглядеть людей на улицах селения. Но зоркий глаз разведчика не находил среди каменных строений ни человека, ни козы. Даже кота приблудного не удалось узреть Фёдору среди обожжённых руин.
Ночь провели под звёздами, на голой вершине горы. Оба, и конь и всадник, не сомкнули глаз. Фёдор всё всматривался в чёрный провал долины, туда, где мёртвым сном спал Кули-Юрт. Ничего не смог разглядеть разведчик в темноте. Только огоньки волчьих глаз, мелькали в ночи. Ничего не расслышал он, только заунывный вой голодной стаи тревожил Соколика до самого рассвета.
Солнце уже поднялось над вершинами восточных холмов, когда они вошли в Кули-Юрт. Дыхание занималось от невыносимой вони начавших разлагаться трупов и горелого человеческого мяса. Всадник и его конь видели убитых мужчин и женщин, детей и стариков. Жители аула умерли по-разному И самой лёгкой из смертей, которую мог принять житель Кули-Юрт в тот страшный день, была смерть от сабельного удара. Конь и его всадник блуждали по искривлённым улочкам словно одурманенные, забыв про осторожность. Фёдор разрядил оба пистолета, пытаясь разогнать пернатых и клыкастых падальщиков.
Наконец судьба вывела их на поляну в центре аула. Там на добротной виселице раскачивались тела троих мужчин. Их седые бороды почернели от засохшей крови, обнажённые тела несли следы жестоких пыток. У одного из старцев были переломаны обе руки. Острые обломки костей розовели в лучах утреннего светила. Голова другого являла собой сплошную рану, покрытую запёкшейся кровью. Распоротый сабельным ударом живот третьего закрывало грязное тряпьё. Этого третьего вздёрнули на виселицу живым. Его старческое лицо было так же обезображено удушьем, как и лица первых двух. Обезножили все трое уже после смерти — в ночи волки съели ступни мертвецов. Соколик дрожал и хрипел от злобы и страха, готовый то ли ринуться в бой, то ли пуститься наутёк, подальше от жутких руин. Но рука всадника, по-прежнему твёрдая, сдерживала его.
Никому не ведомо сколько времени мог простоять казак Фёдор Туроверов в немом оцепенении, сдерживая отважного коня, на залитой кровью площади чеченского аула. Три стрелы, пущенные метким стрелком, перебили виселичные верёвки. Мёртвые тела бесшумно рухнули в примятую траву. Соколик стремительно прянул вбок, пытаясь унести всадника прочь с площади, подальше от открытого места, под стены каменных строений. Фёдор успел заметить быструю тень, мелькнувшую на противоположной стороне поляны.
— Стой, братишка, стой, родимый, — приговаривал Фёдор, спешиваясь и извлекая шашку из ножен. — А теперь беги! Встретимся скоро, коли Господу будет угодно. Храни тебя Святой Никола-чудотворец.
И Фёдор отпустил коня. Конь и его всадник, опытные разведчики, давно бы сгинули в чеченских дебрях, если б не звериное чутьё, связывавшее их неразрывными узами. Много раз смешивалась их кровь, пролитая в отчаянных схватках. Много одиноких ночёвок пережили они, не разжигая огня, согревая друг друга теплом тел. Много раз выносил конь своего всадника из-под свинцового ливня. Много раз спасал из ледяной воды бешеного Терека. Они верили друг другу нерушимой верой вечного братства, рождённого трудной жизнью между Русью и Нерусью.
Фёдор полз и крался среди выгоревших строений и разбросанных повсюду мертвецов. Он видел изуродованные тела и лица, искажённые смертной мукой. Фёдор стал частью этой жуткой картины. Он то превращался в камень, выпавший из стенной кладки, то в груду убогого обгорелого скарба, выброшенного из сакли на улицу, в тщетной попытке спастись от полного разорения. Фёдор искал следы убийц, надеясь найти по ним неизвестного мстителя.
Наконец чутьё разведчика вывело его к самому большому строению Кули-Юрта — мечети. На шпиле минарета трепетал знакомый штандарт восьмого егерского полка, пробитый во многих местах, но не отданный врагу. На пороге мусульманского храма неподвижно лежало ещё одно мёртвое тело.
