Не поженились они в те годы оттого, что Кирилл был женат. Но то была официальная причина. На самом же деле Кирилл никогда бы не женился на Сусанне, даже если бы и не был связан брачными узами. Жена же его была жива, и посему все свидания его с любовницей были тайными. Теперь же обоих соединяла не только общая страсть, но и дело.
Сусанна задумала решительно избавиться от Нелли. Монастырь, и все тут. Но девица могла заартачиться, а кто же из дворовых ее батюшки повезет ее в обитель насильно? Да и нехорошо это, Бог весть что про нее — про Сусанну — подумают. У Кирилла же прислуга была, как нарочно, для такого дела подходящая: мрачные мужики с пудовыми кулачищами. Да Нелли и пикнуть не успеет, как окажется за стенами монастыря, в котором настоятельницей была сестра Кирилла. Но это был еще не весь ее коварный план.
Несколько лет тому назад, когда скончался отец Кирилла, старый Илларион Макарович, то оставил он после себя троих детей: старшую дочь-монахиню да двух сыновей — Кирилла и Филиппа. Старший — Кирилл — сумел обойти младшего при дележе наследства. Только и досталось Филиппу, что батюшкина усадьба да малая деревенька. Доходу от той деревеньки — никакого, дом усадебный пришел в негодность, жить в нем нельзя. Состояние же, вполне приличное, полностью отошло к Кириллу. К тому же старший — выгодно женился, и на ту пору зажил припеваючи в столице.
Филипп же пошел в военную службу, коей и жил. Человек он был решительный, в бою за других не прятался, и сумел приобрести себе и чин, и награды, и друзей, а вот состояния большого, кажется, не нажил. Зная такое положение брата Кирилл решил ему помочь, будто совесть в нем заговорила. На деле же, изрядно промотавшись, желал он поправить собственное материальное положение.
Для сего придумал он план, в коем важной персоной была Сусанна. Нет, она вдругорядь замуж выходить не ладилась. А вот отдать свою падчерицу Алену была бы рада. Да так отдать, чтобы непременно угодить своему любовнику!
Между Сусанной и Кириллом было решено так: поскольку Алексей Алексеевич все же оставил деньги — и немалые — своим дочерям, то такое состояние, которое к рукам иначе прибрать не удастся, надобно заполучить иным способом. Нелли состояние свое принесет монастырю. С матерью-настоятельницей уж уговорено было, что часть от тех денег она отдаст братцу-Кириллу. Алена же свои деньги принесет мужу (то есть брату Кириллову — Филиппу), и большая часть тех денег вновь попадет в те руки, в которые надобно. Не упустит Кирилл Илларионович своей поживы ни так, ни этак. Что за выгода в том была Сусанне? Да на что только не пойдет влюбленная женщина, желая угодить предмету своей страсти! Ежели бы Кирилл был вдов, то она тут же выскочила бы за него замуж, принеся ему все состояние Горлинских, и весьма немалое!
— А как Филипп все же откажется? Говорил ты с ним? — спросила Сусанна.
— Нет, не говорил пока. Но зачем же, мой свет, ему отказываться? Да еще от молодой жены и денег?
— Ах, мало ли… Я братца твоего не знаю, что он за человек?
— По правде сказать, и я мало его знаю, — ответил Кирилл. — Но ежели судить о человеке вообще, то кто же нынче упустит свою выгоду? Разве сие возможно?
— Пожалуй, нет, — усмехнулась Сусанна. — А что дом Филиппа?
— Это будет еще одним доводом в пользу брака. Дом надобно привести в порядок, и немедля. — Кирилл повернулся к Сусанне. — Придется тебе дать денег из Алениного приданого.
— Хорошо, — ответила та.
— Теперь же я обговорю все с братом. Днями поеду в столицу и все решу…
— Что же, желаю тебе в том успеха. Но сначала надобно устроить Нелли.
— Непременно, душа моя! — ответствовал Кирилл. — Непременно…
* * *
— Ах, ну что ты такой бука! И когда успел сделаться таковым? — Кирила Илларионыч уселся в кресло и лениво вытянул ноги. — Братец, сколь годов мы не виделись? А ты дуешься и сердишься, чего, помилуй Бог?
— Я вовсе не дуюсь, — усмехнулся Филипп Илларионович. — Что за странные слова? Ты, кажется, меня совсем не понял.
— Все я понял, братец, все понял… Но у меня к тебе дело наиважнейшее, касающееся, между прочим, тебя самым прямым образом. Можно сказать, тут решается твоя судьба!
— Ну вот еще, с чего бы это тебе решать мою судьбу? — пожал плечами Филипп.
— С того, что я твой старший брат и я беспокоюсь за тебя. — Кирилл наклонился в сторону брата. — Ты и помыслить себе не можешь, как я волнуюсь за тебя, братец!
— Что же, поведай мне причину своего беспокойства. — Филипп откинулся на спинку кресла. — Глядишь, я ее и развею…
«Так, а с ним придется много сложнее, чем я ожидал», — подумалось Кириллу.
— Что же, выслушай меня внимательно… — начал он.
Филипп Болховитинов был еще молод. Ему только исполнилось двадцать семь лет, и Кирилл, который был его старше на десять лет, имел некогда огромный авторитет в глазах младшего брата. Теперь же, глядя на Кирилла, Филипп только диву давался. Куда все подевалось? Ни любви, ни трепета былого к братцу он не испытывал. Он лишь видел, что сидит перед ним богатый да изнеженный барин, нарумяненный, с нелепейшей мушкой над верхней губой, в напудренном парике и лазоревом шитом камзоле, да постукивает небрежно тросточкой по башмаку.
Филипп украдкой взглянул на себя в зеркало. Сколь разительное отличие! В сравнении с изнеженным и по моде бледным старшим братцем, его собственное загорелое лицо внушало некоторый трепет. Да и сравнение с лицами придворных, которые он имел возможность производить достаточно часто, каждый раз было вовсе не в его пользу. Этот ничем не истребимый загар вызывал колкие насмешки многих дам. Однако те же самые дамы, что смеялись публично, довольно часто наедине признавались, задыхаясь в его объятиях, что блеск синих глаз на столь темном фоне, делается еще ярче и устоять противу него никак невозможно! Филипп внутренне улыбнулся своим мыслям. Тщеславие… Куда же от него?
Кирилл подметил эту внутреннюю улыбку брата. Этот молодой богатырь, прекрасно сложенный и закаленный лишениями и невзгодами, во многом превосходил его. Кирилл не мог этого не чувствовать. По частям разбирая недостатки внешности младшего брата, старший не мог в конечном итоге не признать, что все сии недостатки образуют вкупе одно, но весьма превосходное достоинство: молодость, еще не иссякшую, и мужественность, уже приобретенную. Словом, то был идеал мужчины, и несоответствие его канонам придворной красоты вовсе не мешало, а только подчеркивало его незаурядность.
— Что же, я ничего не понял из твоих слов, — рассмеялся Филипп. — Ты хочешь, чтобы я женился? Но для чего?
— Как ты, в сущности, еще молод! Хотя в твои годы уже пора понимать жизнь… Двадцать семь лет — уже не юность.
— Я, кажется, недурно понимаю жизнь, точнее, понимал до сих пор, брат. Иначе бы, наверное, не дожил бы до сей поры, — ответил Филипп.
— Ты говоришь о войне, а я тебе твержу о жизни! Пойми же, наконец, разницу!
