Решаем сделать заказ, но нам отказывают. Перед сеансом Мадам алкоголь употреблять не рекомендуется.
— Тьфу ты, господи! — злиться Ринка, — Уходя, на зло перепробую у них тут все коктейли и начну буянить!
Из чёрного ящика, пустого секунду назад, выходят две новые официантки.
— Господа, делайте заказы! — поставленным голосом объявляет фокусник. — Девочки не любят простаивать!
Посетители начинают активничать. То там, то тут, над столом загорается светильник. Бледностаные официантки и черноликие официанты спешат на вызов. И те, и другие рьяно виляют бёдрами, и те и другие подобострастным кивком благодарят за преждевременные чаевые. Сминая денежные купюры, посетители вставляют их нарочито пикантно: кто за браслеты на щиколотках, кто под узенькую бечевку, обтягивающую бёдра, а кто и в щель между крепкими грудями.
Я разочарованно смотрю на фокусника. Выпустив всех официанток, он начинает возиться с превращениями платка. Номер средненький, подача материала бледновата… И это клуб под названием «Чёрная роза»?! Те, чьим последователем он стал, вряд ли одобрили бы подобный подбор артистов. Негодую, отбросив все личное. Возмущение сиюсекундным — лучший способ забыть глобальное. Народ, ну нельзя же так!!! В мыслях мгновенно вскипают прообразы:
Безупречная элегантность, шокирующее манерничанье, непревзойдённое эстетство, обворожительное офранцуженное «р-р»… Ах, Александр Николаевич…
Я не знаю кому и зачем это нужно,
Кто послал их на смерть недрожащей рукой.
Те же, о ком Вертинский писал эти строки, выжили его из страны. Вместе со всей белой эмиграцией, гонимый гражданской войной, Александр Николаевич покинул родину и поначалу обрёл пристанище в Константинополе. Как и все русские, попавшие тогда в Турцию, он свято верил, что селится на чужбине временно. «Красный террор скоро сожрёт сам себя», — шептали в каждой эмигрантской компании. — «Обездоленные дети смогут вернуться и залечить раны своей окровавленной Родине. Надо только дождаться момента…» «Россия, мы вернемся!» — дрожащей от чрезмерного употребления алкоголя рукой писали в дневниковых тетрадях…
Результат этого ожидания всем известен: скитания по миру затянулись для Александра Николаевича на четверть века, а большинство участников той волны эмиграции так никогда и не ступали больше на родные земли. Вертинсикй же, измученный поисками русскоязычного слушателя, исколесив весь мир и оказавшись в Китае, был вынужден в 1943 пойти на поклон к большевикам и просить разрешения вернуться домой. Война с фашистами на время ослабила кровавые запросы всесильных. До Вертинского снизошли, ему позволили вернуться, оставаясь невредимым…
Возможно (возможно ли, если судьбой все уже было соткано?), если б Сергей и Ариадна Эфрон — муж и дочь Цветаевой — вернулись на вожделенную родину, не в ужасном конце тридцатых, а тоже в 40-х, и их бы не тронули… Всего пять лет, а такая разница в приеме…
Впрочем, Ветринский, в отличие от Сергея Эфрона, кроме правильного времени возврата, отличался еще и безупречной репутацией. Он не сотрудничал со спецслужбами, чурался политики, и никогда не проявлял активности в каких либо других стихиях, кроме своей родной — артистической. В Москве Ветринского даже не арестовали, ни разу, кажется, не таскали на допросы, не клеймили в газетах.
Ахматова до конца жизни презирала Александра Николаевича за «прогиб» перед советской властью. Говорят, встретив Вертинского на каком-то литературном вечере, где он царил звездою, а она считалась опасной, инакомыслящей, устаревшей, бесталанной, но слишком знаменитой в массах, чтоб лишиться приглашения, Ахматова демонстративно не ответила на его приветствие и, холодно блеснув глазами, прошла, будто мимо ничтожества. Сама Ахматова никогда об этом не вспоминала, а вот приставленные к ней стукачики отметили, прилежно записали в блокнотики, побежали жаловаться… Сам Вертинский не подал виду, будто задет. Он понимал — Ахматовой слишком крепко досталось от советской власти, чтоб она могла не делить людей на служащих палачам и отказывающихся присягать им. Он даже попытался наладить контакт, примчавшись на дачу Пастернака с восторженным «Мы дышали вашими стихами!». Но отношения так и не сложились. Анна Ахматова никогда не покупалась на лесть, а искренности и боли в Вертинском она не разглядела. Хотя работы его уважала. Ранние…
Нам, потомкам, не дано право судить своих гениев. Постыдно, как осуждать, так и оправдывать. Ценить бы по содеянному, любить бы за творчество… Я, говорящая себе это по сто раз на день, все понимаю, стыжусь, но продолжаю копаться. Кричу: «Что Вы, Анна Андреевна, Вертинский не присягал советской власти! Да, ездил с концертами по ее разнарядкам, да, не пел ничего антисоветского. Но ведь он артист, а не политик… Он просто делал свое дело. И пытался делать его по возможности хорошо. Хотя и не было в этой стране тогда такой возможности… Ну, поймите же!»
Вертинского заточили в ошейник советского артиста и позволили выступать лишь с тщательно выверенным репертуаром. Загоняли гастролями по глухим провинциям, измотали плохими гостиницами и панибратским отношением бездарностей.
Но ни о том речь. Чёрные розы… Черные розы, передранные у Вертинского, не дают мне покоя.
Итак, Константинополь девятнадцатого года. На первых порах скитаний Вертинскому, как и всем «нашим» там, пришлось всерьёз заняться обустройством нового быта. И он смог. Ведь «Русскому Пьеро» повезло оказаться в эмиграции уже достаточно знаменитым. Константинополь наводнен беженцами, ни за что не соглашающимися признать за собой этот статус. Кругом русская речь, дамы щеголяют припасенными к возвращению мирной жизни платьями и новыми кавалерами. Облачённые в чадру мусульманские женщины оскорблено молчат и недоумевают. Мужчины собираются вечерами для долгих томных бесед о судьбах Родины. На фоне всей этой кутерьмы Вертинского привлекают к созданию кабаре в бухте Золотого Рога. Кабаре "Черная роза". В считанные дни это заведение становится одним из самых успешных развлекательных предприятий Константинополя. По сей день, о нём помнят во всем мире. По сей день название «Черная роза» символизирует элитное заведение.
Оглядываюсь и задаюсь одним единственным вопросом: можно ли было заимствовать имя, не позаботившись о заимствовании духа?
Не утверждаю, будто в кабаре Вертинского не было повсеместных голых грудей, и не почиталось за честь сунуть денежную купюру между ягодиц официанту. «Пир во время чумы», изобилующий алкоголем и другими расслабляющими, редко обходится без подобных явлений… Важно не это, а то, что отбор выступающих в подобных заведениях всегда проводился очень тщательно. Вместе с Вертинским в «Чёрной розе» выступали только настоящие артисты. Александр Николаевич — человек тончайшего вкуса и очень строгих критериев творчества — никогда не допустил бы к зрителю подобное видимому мною сейчас низкопробное шоу.
Стриптизёрша, сменившая фокусника, смотрится крайне нелепо на фоне обнажённых без всякой интриги тел официантов. Кто режиссёр этого бреда?
— Это выглядит даже хуже, чем ежевечерние представления нашей агитбригады, — поддерживает меня Ринка. — Нужно было отморозиться и не ходить! — констатирует она, обнаруживая опасное отхождение от задуманной программы. — У меня какое-то галимое предчувствие… — жалуется, — И зачем я тебя сюда притащила?
