И уж совсем тоскливое: «Все мы подохнем».
Бывшая послушница вздохнула.
Бедолаги.
– Упокой, Господи, их души, – истово перекрестилась.
Почему-то вспомнился день, когда они высадились в Италии. Корабль пришвартовался поздним вечером, и сестрам пришлось заночевать в какой-то таверне на чердаке, на сеновале (за что с них содрали изрядную сумму).
Утром они пробудились от шума многих голосов – постояльцы обсуждали в таверне какое-то событие.
– Что случилось? – спросила Орланда рабыню хозяина, проносившую мимо ведро с помоями.
Выяснилось, что взволновал собравшихся дикий слух, будто Тартесса больше не существует. Что он-де разрушен армией, приплывшей из-за океана и состоявшей из кровожадных дикарей маййяр.
Их колдуны, мол, заколдовали стражу, превратив ее в козлов, после чего меднокожие ворвались в город и всех вырезали от мала до велика.
Дверь в таверне скрипела ежеминутно. Люди приходили и уходили. Они садились с растерянными лицами за стол, требовали вина и закуски и обсуждали эту новость.
За соседним столом огорченный событиями торговец жаловался:
– Как же мне быть? Я сорок тысяч сестерциев вложил в торговлю в Тартессе! Это все мое достояние. А теперь что же мне делать?
– Ну и попадет же теперь Арторию! Август с него шкуру сдерет! – злорадно комментировал кто-то.
– Да, в самом деле, что случилось с прокуратором? Его тоже превратили в козла?
– Насчет прокуратора не знаю! – изрек почтенный старик в одеянии странствующего жреца Аполлона. – Но если это и так, то известно, за что боги наказали этот город.
– Ну и за что?
– За убиение царя! – изрек жрец.
– Как?! – невольно вырвалось у Орланды.
– А ты не слыхала? Умертвил юного царя Кара телохранитель, дикарь из варварских земель, а тело выбросил в море. И бежал, драгоценности захватив, с отрока снятые. Ну, это так говорят, только, думаю, прикончил парня Аргантоний, дядька его, чтобы претендента на трон убрать.
Орланда потом полдня ходила сама не своя, вспоминая мягкую улыбку мальчика и его печальный голос.
Выходит, переоценил он ум своего родственника…
Негромкий шорох привлек ее внимание.
Что там такое?
Кажется, это со стороны алтаря.
На мгновение Орланде показалось, что у мраморного куба мелькнула неясная тень.
Да нет, почудилось. Наверное, усталость сказывается.
Заброшенный алтарь являлся подлинным произведением искусства. Воздвигнут он был, судя по всему, в честь какой-нибудь местной нимфы. Ее изображения помещались на всех четырех гранях. Прекрасная полуобнаженная девушка то танцевала, то нюхала цветок, то, склонившись к земле, ласково гладила некую мелкую зверушку. Древний мастер также украсил жертвенник причудливым орнаментом из плодов, листьев и цветов. Местами рельефы были побиты мхом и временем. И все же большей частью резьба сохранилась довольно неплохо. Словно кто-то ухаживал за алтарем, не давал ему прийти в полную негодность, надеясь на то, что еще затеплится на нем священный огонь, понесутся к небу клубы жертвенного дыма.
Рядом всхлипнули.
Покосившись, девушка увидела, как Асинус кивает головой, будто совершает перед алтарем обряд поклонения. И при этом чудно фыркает.
– Ты чего, приятель? – ласково обратилась она к ослу.
Ушастый совсем по-человечески вздохнул и снова всхлипнул. Орланде даже показалось, что на глазах у животного выступили слезы.
– Не горюй, дружочек, прорвемся, – пообещала. – Давай-ка я тебя почищу да причешу.
Нарвав травы и соорудив из нее мочалку, она принялась охаживать ослиные бока. Асинус благодарно принимал знаки внимания. Замер, даже веки прикрыл от удовольствия. А вот кусик явно приревновал хозяйку к хвостатому. Взобрался тому на холку и укусил осла за длинное ухо. Небольно, но ощутимо, чтоб помнил, кто здесь главный.
Орланда рассмеялась.
Ни с того ни с сего припомнилась простенькая песенка, которую она пару раз слышала на улице в Сераписе. Запела звонким голосом:
В детстве гадалка мне одна
Предсказала, будто я,
Если сильно полюблю,
То любимого сгублю.
Что измены не прошу
И жестоко отомщу:
Не нарочно, но со зла
Превращу его в осла…
Асинус дернулся всем корпусом.
– Что ты, что ты, глупыш, это ведь не про тебя.
Он очень милым парнем был,
Но зачем он изменил?
И тогда все началось:
Предсказание сбылось.
И внезапно над собой
Потеряла я контроль,
И несчастный стал стонать,
Серой шерстью обрастать…
– Дурацкая песня! – фыркнула подошедшая к ним Орландина.
Эту пастушью песенку она, конечно, знала. Но не думала, что и сестра знакома с подобными образчиками простонародного творчества.
Бывшая послушница согласно кивнула, но петь не перестала:
Мой любимый навсегда
Жить остался у меня,
И за мною по пятам
Он ходил и тут и там.
Замечала я порой,
Как страдает милый мой,
И жалела я осла,
На лугу его пасла.
– Подхватывай, а? – подмигнула Орланда амазонке.
Та пожала плечами. Еще чего.
И вдруг слова сами полились у нее из груди:
Я хотела как-нибудь
Облик милого вернуть,
Я старалась, как могла,
Но ничем не помогла.
Он копытами стучал,
Он по-ослиному кричал
И хвостом своим вертел,
Человеком быть хотел.
Ведьма я, эх, ведьма я —
Такая вот нелёгкая судьба моя.
Силой я наделена,
Но на беду любовь моя обречена.
Понял он, что обречен
До заката своих дней
Быть страдающим ослом
Под опекою моей.
И в итоге, наконец,
Он приблизил свой конец —
Что-то выпил, что-то съел
И, бедняга, околел.
Ведьма я, эх, ведьма я —
Такая вот нелегкая судьба моя…
Сестры закончили петь, посмотрели друг на друга и… расхохотались. Потом обнялись и, бросившись на землю, покатились по траве, награждая одна другую легкими шлепками и тумаками.
– Ну, право, дети малые! – раздался над ними мелодичный, похожий на соловьиную трель голос.
Близняшки застыли, словно две поверженные наземь мраморные статуи.
