Если бы у меня было желание поспорить с этими «обиженными жизнью», я в первую очередь спросил бы – а кто виноват в том, что к тебе «ничего не прилипает»? Да ты же сам, дуболом, и виноват. Потому что прилипает только к гладким, чистым поверхностям. А ты? Колючий, шершавый, бесформенный пень. Что к тебе может прилипнуть, кроме неприятностей, которыми ты гордишься, считая их признаком своей порядочности? Но быть по уши в проблемах – еще не значит быть хорошим человеком. И, тем более, – хорошим оперативником. Быть им – по-моему, значит делать дело, быстро, четко, без эмоций и без обид. На «несправедливую жизнь». Я считаю, что жизнь абсолютно справедлива. Жестока? Да, вероятно. Но абсолютно справедлива. Сильным она помогает, слабых убирает с дороги. Жестоко, согласен. Но почему несправедливо? Все справедливо. Естественный отбор. Если идешь к волкам, зачем берешь с собой сачок для ловли бабочек?
Да, я карьерист, и доволен этим, даже горжусь. Потому что у моей карьеры есть цель, есть идея, идеология. Я знаю, чего хочу достичь, и знаю, зачем хочу достичь этого. Но главное – знаю, что буду делать, когда это случится. Это делает мою личную войну со злом осознанной, имеющей смысл.
Такие, как Вершинин, считают, что добро должно быть с кулаками. А я всегда считал, что добро в первую очередь должно быть с головой. По-моему, я прав.
Конечно, я знаю о нем и много хорошего. Службе он отдал все. Все, что у него было. Молодые годы своей жизни, свое здоровье, которым Бог его не обидел, свои нервы, которыми, по правде сказать, Бог его обидел. Знаю, что он никогда не позволит себе взятки, подтасовки фактов. Не позволит ни себе, ни другим. Он честен и прям. Этим чертам его характера не могу не отдать должное. Прекрасные черты, а для нашей профессии – прямо-таки обязательные. Иначе – яма. Но. Бессребреник, опять же, само по себе еще не значит – праведник. Все зависит о того, для чего отказался от серебра. В чем идея, какова идеология? Какова идеология такого человека, как Вершинин? Честно говоря, у таких, как он, по-моему, ее вовсе нет. Она им не нужна. Я знаю его, хоть мы и не знакомы. Я смотрел на него в зале секунд пять, не больше, но я его понял.
Он просто считает, что делает хорошее дело – искореняет преступность и коррупцию, стоит на страже, так сказать. А уж зачем, как и во имя чего он это делает – его не волнует и, скорее всего, даже не приходит ему в голову. Эдакий Портос – «Я дерусь, потому что я дерусь». Но этого мало, майор Вершинин. В современном мире этого мало, слишком сложным, развращенным и извращенным он стал, а вместе с ним и мы, его специальные отряды. Наша миссия в том, чтобы постоянно задумываться, для чего мы это делаем, ради какой идеи. Иначе станем просто – мясники.
Более того, если ты борешься со злом просто «потому что я дерусь», в один прекрасный момент ты можешь стать тем же, против кого борешься. Это легко – стать монстром. Потому что превращение происходит незаметно, а в ряде случаев – еще и сопровождается приятными ощущениями. Ощущениями власти.
Со злом надо не бороться, его надо обнаруживать, вскрывать. И оно погибнет само, как колония бактерий, не переносящих дневного света. Зло не переносит ясности, оно обретается в мутной воде, в сумерках путаницы, туманных фраз, кавычек, тайных делишек при закрытых дверях. Зло всегда требует тайны, в этом его основа, ему всегда есть что скрывать, будь то мысли или доходы. Добро, напротив, как растение, всегда поворачивается к свету.
Добро не в борьбе, а в ясности. Мудрость учит отказу от борьбы. Не борись, ибо ты неизбежно становишься тем, против чего борешься.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Удар тяжелым панчем пришелся Клерку точно в лоб. Он получился хлестким, а звук от него – коротким и, странное дело, гулким, будто в голове у Клерка, кроме двух-трех мыслей да щепотки кокса на ее донышке, ничего не было. Седой улыбнулся. За весь сегодняшний день, проведенный на поле для гольфа, это был первый более или менее приличный удар. Клерк рухнул как подкошенный. Седой никогда не любил спорт, в любом его проявлении. В школе он сбегал с уроков физкультуры, за что был презираем своими товарищами, а иногда и бит. Позже, в институте, под любым предлогом саботировал все эти тупые спортивные соревнования и праздники. Когда, наконец, попал в армию, казалось, здесь от спорта не уйти. Однако он изловчился и пристроился где-то при штабе не то чертежником, не то писарем. У него был особый, незаменимый дар – умение найти теплое место и быстро его занять.
Да, Седой не любил напрягаться, поэтому так относился не только к физкультуре, но и ко всему, что связано с физическими упражнениями. Много позже, в середине 90-х, уже будучи признанным авторитетом в криминальном мире, он попытался, чтобы не отставать от всех этих клоунов от политики и бизнеса, заняться теннисом, но тут же охладел к нему, раз и навсегда. То же самое произошло и с горными лыжами. И вот теперь гольф.
Он понравился ему в ту самую минуту, когда впервые почувствовал в руке приятную тяжесть металлической клюшки. И хоть его всегда окружали телохранители – Щука и Скала, эта тяжесть длинного металлического предмета в руке усиливала ощущение почти полной защищенности.
Игра сегодня не задалась с самого утра. Со скрипом дотянув до пятой лунки, на шестой Седой встал как вкопанный. Масса вопросов, связанных со встречей беспрецедентно огромной партии наркотиков, не давала ему покоя и мешала сосредоточиться на игре. И еще этот голос! Высокий, скрипучий голос Клерка за спиной раздражал его сейчас больше всего.
– Он подошел ко мне сзади, я даже не успел застегнуть ширинку, – заунывно проскрипел Клерк.
Седой не спеша покачивал клюшку около мяча, пытаясь сосредоточиться на игре.
– Надеюсь, он тебя... А?
– Нет! – Клерк взбодрился, босс вступил с ним в диалог, и это сулило хорошие перспективы. – Хуже!
– Хуже? Интересно, что же для тебя – хуже! Он тебе отказал?
– Он приставил мне пистолет к заднице! Представляете?! Холодный металл к теплой заднице! Кошмар!
– Кошмар, точно. Пистолет должен был запотеть. И заржаветь через некоторое время, – ядовито предположил Седой.
– И он начал меня обыскивать! Я не мог сопротивляться. Он сказал: только дернись, и я как будто случайно нажму на курок. А ведь он не имел никакого права меня обыскивать. Никакого!
Седой выпрямил затекшую спину. Терпеть этот голос, слушать все эти уродливые подробности стало невыносимо.
– Не имел права, – угрожающе произнес он. – Чудно! Не имел права обыскать мужчину, со спущенными штанами нюхающего кокаин в женском туалете. Конечно! А ты имел право совать свой вечно обдолбанный нос в мои дела, а после – меня же шантажировать?!
– Это не так!
Клерк не успел договорить. Резко замахнувшись клюшкой, Седой попал ему точно в лоб, и он упал.
Седой посмотрел на него, но пожалел, кажется, себя – чем приходится заниматься в такой день.
День был удивительно солнечным. Где-то высоко в небе заливалась какая-то глупая и, видимо, плохо информированная птица, а на краю поля, в высоком «грине», Седой разделывался с Клерком, нанося удар за ударом.
