В Хамбере дело обстояло иначе — к установке крупных орудий еще не приступали. Что же касается Скапа-Флоу, то вопрос по-прежнему оставался открытым, и Адмиралтейство предложило устроить там лишь склады жидкого топлива, ограничившись созданием укреплений против возможного нападения незначительных неприятельских сил, если ввиду экономии нельзя будет произвести оборонительные работы крупного масштаба.
Тем не менее и это предложение осталось неосуществленным, и, когда началась война, в Скапа-Флоу не оказалось ничего, кроме местной территориальной артиллерии.
Приблизительно к этому времени, хотя Розайт и был избран в качестве главной базы Гранд-Флита, Скапа-Флоу стали рассматривать как наилучшую передовую базу. В одном отношении новое положение было хуже прежнего, в другом — лучше: хотя в англо-французских войнах XVIII века главные силы флота, оперируя из Канала, могли блокировать важнейшие порты противника и следить за его западными портами при помощи эскадр, направляемых в Бискайский залив, одновременно приходилось держать в Средиземном море немалый флот из судов второстепенного значения, который оперировал в районе Гибралтарского пролива или при входе в него. В войне же с Германией последнее затруднение отпадало.
Весь линейный флот нового противника концентрировался в Северном море, и это давало нам возможность также сконцентрировать свой Гранд-Флит на новой позиции, оставив для защиты Дуврского пролива минный флот вместе с поддерживающими его крейсерами и устаревшими линейными кораблями.
Однако предстоящая война с новым противником не являлась войной только между нами и Германией. Соответствующие признаки указывали, что, когда она начнется, мы окажемся объединенными в едином фронте с Францией и Россией против Германии, Австрии и, возможно, Италии.
Таким образом, Средиземное море опять должно было «войти в игру», как и в старину, а на эскадры отечественных вод ложилась еще большая ответственность, не имевшая прецедента в прошлом.
Причиной всего этого являлась неопределенность намерений Италии.
Комбинация, в которой Италия воевала бы с Великобританией бок о бок со своим естественным врагом — Австрией, казалась невероятной. Но французы такую комбинацию допускали. Им приходилось считаться с перспективой сражаться против соединенного австро-итальянского флота, и они считали необходимым собрать весь свой линейный флот в Средиземном море, поручив Атлантический океан нашей защите. Вопрос господства в Средиземном море для французов был настолько важен, что ради этого они были готовы пойти на известный разумный риск.
Учитывая необходимость для французов господства в Средиземном море ради безопасности их колоний в Северной Африке, приходилось считаться с тем обстоятельством, что в основу французского плана войны входила перевозка алжирского армейского корпуса в первые дни войны.
К тому же риск и не представлялся большим. Теоретически французское атлантическое побережье открывалось для неприятельского вторжения, но, с другой стороны, как справедливо указывали защитники плана оставления Средиземного моря, эта мера давала нам возможность собрать такие силы в Северном море и в Канале, которые совершенно парализовали бы германский Флот открытого моря.
Доктрина французской Морской академии (Ecole Superieure de la Marine) доказывала, что германский флот оказывается в мышеловке и никакие операции в Средиземном море невозможны, если англо-французский флот преграждает вход в Канал, а британский — проход на севере.
Адмиралтейство не столь уверенно смотрело на этот план, но поддерживало его, так как он соответствовал его намерениям сконцентрировать силы, и готово было его принять, отдавая Средиземное море под исключительный контроль Франции, а Атлантику оставляя своим заботам. Но в обоих государствах план не встречал особенного сочувствия по причинам морального или даже сентиментального свойства. Французы восклицали: «Эти воды полны воспоминаниями о кораблях Турвилля и Дюге-Труэна, там покоятся герои «Венгеура» и сокрушались, что могилы создателей французской морской силы будут защищаться английскими орудиями.
С другой стороны, в умах британцев крепко сидело сознание, что наше мировое положение прямо пропорционально тем силам, которыми мы можем располагать в Средиземном море. Это сознание особенно укрепилось с тех пор, как дорога в Индию прошла через Суэц, а Египет и Кипр сделались подножием империи.
В результате сомнения разрешились характерным для каждого из государств образом. Так, во Франции разум взял верх над чувством, и осенью 1912 года, т. е. накануне первой Балканской войны, было объявлено о присоединении 3-й линейной эскадры (базировавшейся в Бресте) к 1-й и 2-й, уже находившимся в Средиземном море. Весной 1913 года в целях укомплектования офицерами эскадр, соединенных в Средиземном море, французские флотилии обороны побережья Атлантического океана окончили кампанию и защиту побережья передали в руки армии. Оставшиеся в северных базах 2-я крейсерская эскадра (шесть устарелых броненосных крейсеров типа Gloire) и флотилии были назначены для совместных действий с британскими силами в Канале[2].
У нас же восторжествовала традиция, и для Средиземного моря сформировали эскадру настолько сильную, насколько это позволяло наше общее сосредоточение флота в северных водах. В состав ее вошли четыре линейных крейсера, четыре лучших броненосных крейсера и четыре легких. Однако эти силы рассматривались как временные, так как до момента полного развертывания нашей судостроительной программы линейные крейсеры вносили в средиземноморскую обстановку весьма нужный элемент, отсутствовавший у французов и необходимый их флоту.
Но флоты Тройственного Союза возрастали, англо-французские эскадры не были достаточно сильны, и имелось намерение увеличить число линейных крейсеров[3].
Таким образом, французское предложение с нашей стороны встретило компромиссное решение. Оставляя за французами свободу в отношении сосредоточения всего их линейного флота в районе Гибралтара, мы не имели намерения отдать под их единоличный контроль Средиземное море. Кроме того, было еще одно обстоятельство — неофициальное соглашение, без которого французы затруднились бы принять окончательное решение. Дело заключалось в том, что, несмотря на освященное временем правило нашей политики — воздерживаться от заключения союзов, ограничиваясь соглашениями, хотя мы и отказались связать себя обязательством объявить Германии войну в случае ее нападения на Францию, тем не менее штабы, наш и французский, получили разрешение периодически обсуждать планы соединенных операций флотов.
22 ноября 1912 года сэр Эдуард Грей в письме на имя французского посла в Лондоне определил наши взаимные обязательства на море. Он писал, что дислокация французского и британского флотов не предусматривает совместных военных действий, однако, «если одно из правительств имеет серьезные опасения ожидать нападения или чего-либо, могущего нарушить мир, оно должно немедленно обсудить с другим вопрос: должны ли оба правительства действовать совместно, и если должны, то какие меры общего характера будут приняты»[4].
