Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Школа располагалась не просто в Лондоне, а в самом центре британской столицы, в непосредственной близости от Вестминстерского аббатства, которое являлось, по сути, нашей школьной часовней. (Сам я, должно быть, посетил от 1200 до 1500 служб.) Две трети довольно немногочисленного личного состава в 360 учеников были приходящими мальчиками, а большинство пансионеров (в число которых входили и все, кто учился в Королевской школе) проживало либо в самом Лондоне, либо в одном из ближайших пригородов. Дом Кима Филби располагался на Эйкол-Роуд, в Западном Хэмпстеде. Что касается меня, то я в то время проживал в Сомерсете, будучи одним из немногих жителей интерната, кто не мог поехать домой на выходные. Школа не была обособлена от внешнего мира. Кроме того, согласно действующим на тот период критериям, она вовсе не относилась к наиболее успешным учебным заведениям. Нам досталось не так много университетских стипендий, кроме местных закрытых стипендий и стипендий в Крайст-Чёрч (Оксфордский университет) и Тринити-колледже (Кембридж). Неудивительно, что при нашей малочисленности и относительной нехватке игровых площадок мы не добивались больших успехов в спортивных играх. И в «неофициальном» зачете мы явно уступали Итону, Харроу-скул[3]и еще нескольким другим школам.
Но при всем при том Вестминстер-скул была необычайно цивилизованным местом. Здесь имелась комната для цветов, где те могли если не цвести, то по крайней мере избежать участи быть растоптанными. Чудаков ценили, особенно если им удавалось рассмешить окружающих. В колледже и, возможно, в других отделениях школы почти не было случаев травли младших учеников старшими; при этом младшие имели склонность пользоваться такой ситуацией, насмехаясь и издеваясь над старшими, уподобляя себя щенку, который дразнит взрослую овчарку. Неважные спортивные результаты не считались большим грехом, и в любом случае существовала альтернатива в виде реки; в гребле большую или меньшую сноровку мог продемонстрировать каждый. В колледже управление и дисциплина находились, главным образом, в руках старост классов, которые имели право наказывать розгами младшеклассников и учеников второго года обучения — обычно за какие-нибудь мелкие проступки. В мои первые два года учебы страх перед этим наказанием висел надо мной словно дамоклов меч, но фактически выпороли меня лишь однажды. Не помню, чтобы Ким хоть раз подвергся наказанию. Вообще, здесь действовало много всяких правил и ограничений, но, как только вы переходили трехлетний рубеж пребывания в школе, большинство из них прекращало свое действие.
Авторы некоторых источников пишут, что дела Кима в школе шли плохо. Я бы возразил: жизнь у него складывалась довольно легко, особенно в более поздние годы. Он никогда не был особенно популярен, но при всем при этом его нельзя назвать изгоем. Окружающие признавали, что он эдакий волк-одиночка, который установил вокруг себя определенные барьеры, и не были расположены дурно с ним обращаться или пытаться вылепить из него нечто другое. В это время мало что в его личности свидетельствовало о дружелюбном и общительном Киме Филби образца 1940-х. В нем ощущалось нечто особенное, своего рода внутренняя сила и уверенность в себе, что заставляло других уважать его. Никто никогда не подшучивал над его заиканием. Но кое у кого (таких насчитывалось с полдесятка) с Кимом утвердилась сильная взаимная антипатия. И особенно это касается нашего заведующего пансионом, преподобного Кеннета Льюса. Он не имел непосредственного отношения к повседневному распорядку дня — в мою жизнь он вошел скорее как классный наставник, а не как заведующий пансионом. Однако он производил на нас сильное впечатление. Было ли это связано с его духовным саном, нравственным пылом или ханжеским самодовольством? Возможно. Все зависело от того, как на это посмотреть. Однажды из соседней кабинки я услышал, как он пытался убедить Кима в том, что тому непременно нужно пройти обряд конфирмации. Несколько минут Ким молча слушал, но затем признался, что до сих пор даже не был крещен. Поначалу ошарашенный Льюс пытался объяснить, что это не беда, что это легко уладить, но потом уже было видно, что былое рвение его постепенно угасает. Возможно, он понял, что новообращением одного лишь мальчика дело не ограничится: придется еще уговаривать и его родителей…
В одном из прочитанных мной источников «борьба» за душу Кима Филби описывается в намного более драматических тонах. Ким якобы «ужасно пострадал в этой борьбе» и впоследствии говорил о перенесенном нервном срыве. Думаю, с этим трудно согласиться. Он, как мне кажется, не испытывал особых трудностей при отстаивании своей позиции человека, готового (потому что у него не было другого выбора) посещать службу, но не более. Своих убеждений Ким, естественно, не изменил: он вполне допускал, что молитвенник имеет некоторую ценность в роли некоторого «этического наставления», но не более того. Сам же Льюс был так называемым современным церковником (в свое время он служил капелланом у Барнса, епископа Бирмингемского), который в глазах некоторых был на полпути к агностицизму и, возможно, склонен к менее догматическим взглядам, чем прочие директора частных школ.
Ким отнюдь не проявлял рвения к учебе. Без сомнения, в самом начале главным препятствием был его юный возраст. Когда он только поступил сюда в 1924 году, ему было неполных тринадцать лет. К тому же в первый год обучения он часто болел. Как ожидалось, ученики должны получить школьный аттестат в конце их первого года обучения или, самое позднее, на второй год. Но Киму для этого понадобилось целых три. У меня есть школьный список из великопостного (весеннего) семестра 1927 года; из него видно, что он все еще в Ракушке[4](то есть в промежуточном (между 5-м и 6-м) классе, где получают школьный аттестат); из двадцати трех мальчиков он по счету пятнадцатый, немного ниже того, кто впоследствии стал профессором медицины Оксфордского университета, но выше будущего епископа Лондона. После получения школьного аттестата ему оставалось учиться всего два года, но за это время он очень быстро наверстал упущенное…
Колледж занимал самое маленькое здание и полностью состоял из королевских стипендиатов, но все же заслужил неплохую репутацию в спортивных играх. Ким хотя и не числился в рядах лучших, но назвать слабаком его уже никак было нельзя. Если бы он не оставил спорт в заключительный год учебы — воспользовавшись привилегией учащегося старшего класса, — то, возможно, добился бы немалых успехов в футболе и крикете. Вообще, он неплохо защищал ворота. Особенно помню его подачи в крикете: он становился прямо, заносил руку, высоко вскидывая голову и подбородок, как будто смотрел куда-то через стену, и, словно размышляя, с силой швырял мяч. Зачастую он играл на позиции тирдмена[5]. Однако гораздо чаще оказывался в роли дополнительного кавера[6]— такая роль подходила ему куда лучше. Как и многие из королевских стипендиатов, он активно участвовал в Итонских файвз[7]. О гимнастических способностях, которые приписывались ему в одной из книг, лично я сказать ничего не могу; это начисто стерлось из моей памяти. Однако Ким умел неплохо боксировать. У меня даже сохранилось документальное подтверждение — редкость в данном повествовании, — откуда следует, что он был в составе команды, которая боксировала против Тонбридж-скул[8]в марте 1928 г., — хотя в итоге проиграла. «У Филби после поединка с Кэмпбеллом (который был как минимум на полфута выше) распухло ухо. В бою не хватало длины рук, — в отличие от противника, — и большую часть его он провел в обороне». Ким не так часто уходил в оборону — ни тогда, ни впоследствии.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
