Море — величайшее творение на всем свете, если не считать солнца; безбрежное и свободное — все человеческие деяния перед ним мелки и преходящи!
Глава первая
Утро выдалось теплым и безветренным. Солнце щедро бросало на землю лучи; казалось, что на дворе не глубокая осень с ее холодными дождями и стылыми утренними туманами, а лето, когда во Владивостоке стоит такая невыносимая жара, как в Севастополе на Черном море. Что и говорить, погода на Дальнем Востоке, как нигде больше, переменчива, капризна, порой не можешь даже предсказать, какой она будет к вечеру. Вот и в этот раз новый день начался солнцем. Но вскоре налетел ветер, он клонил к земле деревья, срывал с них тонкие ветки и листья, а в море разыгрался шторм. Капитан 1-го ранга Кузнецов, неотлучно находившийся в штабе флота, не на шутку встревожился. Он вызвал к себе оперативного дежурного.
— Как море? — спросил он, едва тот прибыл.
— Ветер до одиннадцати баллов, товарищ командующий.
— Все корабли в бухте?
— По флоту было дано штормовое предупреждение, и все корабли у причалов, кроме тех, что несут постоянный дозор.
— Только ли? — вскинул брови комфлот.
— Виноват, товарищ командующий, днем из Советской Гавани вышел отряд кораблей, которые сопровождают и ведут на буксире новый эсминец «Решительный», — поправился оперативный дежурный.
— Нет ли чего от командира отряда капитана 3-го ранга Горшкова{Горшков Сергей Георгиевич (1910–1988) — Адмирал Флота Советского Союза (1967), Герой Советского Союза (1965). В Великую Отечественную войну командовал Азовской и Дунайской военными флотилиями, в 1948–1955 гг. начальник штаба и командующий Черноморским флотом, с 1956 г. главком ВМФ.}?
— Пока нет.
«Странно, почему он молчит? — невольно подумал Кузнецов. — Не к добру это».
— Свяжитесь с Горшковым по радио, что там у них…
— Есть, товарищ командующий!..
Кузнецов тяжелыми шагами подошел к окну. Неожиданно в голове молнией сверкнула тревожная мысль: как там «Решительный»? Утром, едва Николай Герасимович пришел на службу, ему издалека позвонил командир отряда Горшков и попросил разрешения начать буксировку эсминца на главную базу флота.
— Погода хорошая, товарищ командующий, как летом на пляже, — слышался в трубке его басовитый голос, — так что к вечеру будем на морском заводе…
Кузнецов дал «добро», а теперь, когда море заштормило, на душе у него неспокойно. Он взял со стола пачку «Казбека» и закурил.
— Товарищ командующий, случилось ЧП! — услышал он за своей спиной.
Он резко обернулся — в дверях стоял оперативный дежурный.
— Что еще за ЧП? — У Кузнецова екнуло сердце.
— Эсминец «Решительный» волны выбросили на пустой берег у мыса Золотой скалы, — доложил на одном дыхании дежурный.
«Вот дьявол! — едва не выкрикнул вслух комфлот. — За это вождь по головке не погладит…»
— Кто донес?
— Горшков…
Позже стали известны детали гибели корабля. К вечеру, когда море заштормило, косматые волны швыряли эсминец, как чайкино перо. Лопнули буксирные концы, завести их снова не удалось, хотя на корабле кроме экипажа были еще и рабочие-судостроители. Они мужественно боролись за сохранение эсминца, но взять ситуацию под свой контроль им не удалось. Волны так бросили на берег корабль, что он разломился на части. Хуже того, погиб рабочий, хотя действия капитана 3-го ранга Горшкова, принимавшего все меры для спасения корабля и людей, были правильными.
Для Кузнецова это была первая потеря корабля в его службе, что обострило его чувства до предела, но Горшкова он выслушал сдержанно.
— Клянусь вам своей честью, товарищ командующий, я сделал все что мог, — дрогнувшим голосом произнес Горшков.
— Где погибший рабочий?
— Я поручил своему заместителю доставить его родне, оказать необходимую помощь в похоронах.
Уточнив еще ряд моментов, Кузнецов сказал:
— Я не вижу вашей вины в этой трагедии. Так и доложу высшему начальству.
— Я очень переживаю за то, что произошло. — Горшков почувствовал, как ползут по лбу капельки пота. — Я так старался, и вдруг…
— Напишите на мое имя рапорт, в котором изложите все обстоятельства дела. — Николай Герасимович задумчиво потер пальцами щеку. — И еще: поручите штурману проложить на кальке курс движения отряда кораблей и обозначьте место, где погиб эсминец…
С болью в душе Кузнецов доложил шифровкой о ЧП в Москву. Теперь он ждал, что ответят ему. На другой день на его имя поступила телеграмма от наркома ВМФ Фриновского{Фриновский Михаил Петрович (1898–1939) — командарм 1-го ранга (1938), в 1933–1938 гг. начальник пограничной и внутренней охраны НКВД, в 1938–1939 гг. нарком ВМФ СССР.}. Депеша была короткой, как выстрел: «Вам срочно прибыть в Москву». Член Военного совета флота Волков увидел, как побледнел Кузнецов.
— Что-нибудь серьезное? — только и спросил Волков.
— Вот прочти. — Комфлот отдал ему листок.
— Худо дело, Николай Герасимович, — ознакомившись с телеграммой, сказал член Военного совета. — Можешь и под трибунал загреметь. Надо снять с должности комбрига Горшкова, это он нас подвел.
— Яков Васильевич, Горшков невиновен в гибели корабля, — возразил Кузнецов. — Руководил он операцией грамотно. Все дело в лютом шторме.
— Жалеешь Горшкова, а тебя никто не пожалеет, — упрекнул его Волков. — Человек ты не без таланта, умен, море булькает у тебя под тельняшкой. Я боюсь, что начальство это не оценит. Ты же знаешь, уже немало арестовано нашего брата.
— Поживем — увидим! — усмехнулся Кузнецов, а про себя отметил: «Он прав: вождь суров и пощады от него не жди!»
(Случилось, однако, так, что вскоре арестовали не комфлота Кузнецова, а члена Военного совета Я. В. Волкова: его обвинили во вредительстве на флоте и отправили в лагеря. Кузнецов вновь увидел Волкова в 1954 году. Оказалось, десять лет он провел в тюрьме где-то в Сибири. Приехал в Москву и прямо с вокзала прибыл к Кузнецову на службу. Николай Герасимович сделал все необходимое, чтобы помочь ему. «Когда мы поговорили, — рассказывал Кузнецов, — я попросил Якова Васильевича зайти к моему заместителю по кадрам и оформить нужные документы. «Какой номер его камеры?» — спросил, горько улыбнувшись, бывший член Военного совета. Тюремный лексикон въелся в него за эти годы».
То, как тепло отнесся Кузнецов к своему соратнику по флоту, тронуло Волкова, и слез своих он не скрывал. «Смешно было бы отнести себя к героям, — писал он Николаю Герасимовичу в августе 1961 года. — Нет, я просто мученик, не пошел на провокации, не торговал совестью и честью, не дал показаний на себя и на других, не дал «сетку» по ВМА, ВМУ и ТОФ. А какую «сетку», я до сих пор не знаю, но за это меня били смертным боем, истязали, делали «котлету», вешали, расстреливали (фиктивно), но процедура была проведена по всем правилам, с «жузой», а затем — «отставить!» — завтра расколем до того места, где спина теряет свое благородное название… Вот почему я прошу тебя дать мне свое фото, чтобы дети и внуки смотрели на того, кто активно вмешался и помог мне быстрее вернуться к жизни». — А.З.)
