– Вообще много. С этими восемьдесят четыре. И только несколько из них не очень удачные. Я уже собрал достаточно, чтобы издать книгу. Но вам я принес только три. Мне очень хочется увидеть их напечатанными.
Он выложил на стол листки бумаги с аккуратно переписанными от руки строчками.
– Позвольте, а почему все три посвящены одной и той же Розалии Бирон? Это что – ваша муза или дама сердца?
– Да что вы? Я же порядочный человек. Это моя супруга. Я Евгений Бирон.
– И что же, все стихи, которые вы подготовили для своей будущей книги, посвящены ей одной?
– Нет, не все, только лирические. И вы знаете, они-таки получились удачно. Она от них в восторге.
– Дай Б-г, чтобы наши читатели пришли бы в такой же восторг, как ваша благоверная. Только в таком виде я их не могу принять. Отпечатайте на компьютере и перешлите нам по электронной почте. Наверное у ваших детей или знакомых есть компьютер?
– У моего зятя есть компьютер. Но я не хочу его просить. Он с моей супругой в очень сложных отношениях.
– А вы не ставьте посвящения. Мы сами его поставим.
После ухода этого плодовитого поэта начались звонки, причем звонки крайне неприятные. Большинство из них начинались словами: «Вы что там с ума сошли или больные на всю голову? Вы хоть иногда читаете то, что у вас печатается?…» и т. д.
В это время появилась Софа.
– Здравствуйте, Софочка! А где Майкл?
– Буэнас тардес. Майкл помчался на блядки, (нужно отметить, что лексикон многих русских эмигрантов, когда они переходили на родной язык, отличался определенной вольностью). Он мне забивает мозги, что ездит за рекламой. А возвращается в восторженном состоянии и без всякой рекламы. А я ему говорю: «Ола. В гробу я видела такую рекламу. Ты только скажи мне, как ее зовут и кто она, и вы вместе с ней получите по первое число».
Высказывания Софочки носили, конечно, более откровенный характер, но как писал Александр Сергеевич: «Как бы это объяснить, чтоб совсем не рассердить богомольной важной дуры – очень чопорной цензуры». Поэтому мы даем ее монолог в сокращенном варианте.
– Софочка, тут приходил один поэт. Принес стихи.
– И ты их взял? Но компрендо! – Она посмотрела листки. – А, опять этот Псевдобайрон.
– Нет, он не Байрон, он другой, еще неведомый изгнанник, – перефразировал я классика.
– Почему неведомый? Еще какой ведомый. Нудный и бездарный, но кляузный чудак на букву «м». Поэтому иногда и печатаем. Он всем нашим эдиторам надоел как горькая редька, он сидит у нас как кость в горле. Опять с посвящениями своей Розочке? И опять жаловался на своего зятя?
– Точно. Откуда вы все знаете?
– Так об этом знает весь их дом Советской Армии, сидящий на восьмой программе. Это тот, что на Бастлетон напротив бывшего Алика и баптистской церкви. Миленькое соседство для правоверных евреев. Они от этого поца бегают, как от чумы, потому что он всем хочет почитать свои вирши и пожаловаться на зятя и на свою мымру дочку.
«Дом Советской Армии» не имел никакого отношения к армии, а тем более к советской, просто на его фасаде стояли буквы СА, означавшие, очевидно, инициалы хозяина. Но его населению, состоявшему преимущественно из русских эмигрантов, такое ностальгическое название очень импонировало. Они это название лелеяли, вспоминая времена молодости, и даже день красной армии – 23 февраля встречали с особым шиком, приглашая в общедомовую гостиную старого аккордеониста-певца, исполнявшего, в основном, еврейские пасхальные песни.
– У вас сегодня на обед свиные отбивные? – прореагировал я на распространившиеся с ее приходом запахи. – А как же с национальными заповедями?
– Нас не обучали на Украине этим условностям, и к тому же мне сказал Моня (хозяин магазина), что это свинина кошерная.
– Хау ю дуинг! Я опоздал. Пришлось драйвать назад домой, я не взял кеш и не мог офордать гэс – Это появился дизайнер Изя. Он считал, что русская речь, пересыпанная английскими словами, больше походит на американскую.
– Хорошо, что ты пришел, – приветствовал его я. – Не хотел без тебя говорить. У нас большие проблемы. Меня все утро матюкают по телефону. Возьмите последний номер газеты и откройте на двадцать третьей странице. Нашли?
– Но компрендо, – сказала Софа. – Ну и что?
– А вы читайте!
– Оформляем студенческие визы F-1 и M-1. Нормальная реклама.
– Нет, ниже.
– Так ниже некролог.
– Его и читайте.
– «Скорбим о безвременно ушедшей от нас Марии Моисеевне Ройзман. Память о тебе, дорогая Муся, будет жить в наших сердцах. Дети, внуки, соседи по апартменту «Дипломат».
Над некрологом красовался портрет незнакомого бородатого мужчины. Очевидно его взяли из какого-то юбилейного поздравления.
– Звонили уже дети и внуки, и соседи из «Дипломата» тоже звонили, и возмущенно вопили: «Это издевательство! Это кощунство!» и другие слова покрепче. Я им отвечал: «Извините. Это ошибка нашего нового неопытного сотрудника. Мы ее исправим. В следующем номере будет разьяснение».
Софа повернулась к Изе:
– Мамма миа! Что ты наделал? В Советском Союзе тебя бы выгнали с работы и из партии.
– Я не был ни партийцем, ни комсомольцем, ни пионером. Вы мне дали текст с подколотой пикчерс. Я их что, читаю? При этом сайз этой пикчерс был такой маленький, что я боялся, что умерший не будет похож на живого. Но он оказался похож, только не на того человека. А куда вы смотрели?
– Да! Куда ты смотрел, амиго? – это уже ко мне.
– А я вычитывал верстку без иллюстраций.
– Надо дать опровержение. Деньги уже взяли, амиго. Сейчас же напиши и отдай Миле. Пусть всунет в новую верстку.
– А что писать?
– Так и пиши. Ун минуто… Некролог о смерти М. М. Ройзман, напечатанный в восьмом номере нашей газеты, считать недействительным.
– Чушь какая-то. Выходит, что дорогая Муся ожила.
– Си. Тут что-то не так. Значит нужно написать: «Помещенный над некрологом М. М. Ройзман портрет мужчины с бородой не является ее портретом». Совсем ерунда. А что, если так, амигос: «В некрологе М. М. Ройзман в восьмом номере нашей газеты была допущена ошибка. Приведенный на портрете мужчина не имеет к ней никакого отношения». Это уже звучит совсем как какая-то сплетня. А что это за мужчина вообще? Может быть он имеет к ней прямое отношение. Может быть кто-то перепутал и дал портрет ее мужа или бойфренда?
Кто-нибудь знает, кто это такой, и как он сюда попал? Кто брал этот некролог? Это опять майкловы майсы, чтоб ему провалиться! А может быть не акцентировать на нем внимание? Написать, скажем так: «В некрологе М. М. Ройзман случайно приведен портрет другого пола с бородой».
