Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
Вернувшись, он женился на Елизавете Степановне Лавинской – сестре известного виленского губернатора, бывшего одно время, накануне Отечественной войны, резидентом в Данциге. На старости лет он [прадед] приобрел 4000 десятин земли от старого морского волка Снурчевского, за которым ходила слава пирата. Он продал ему половину имения.
Старик с женой и детьми, тремя мальчиками и девочкой, поселился в имении в крошечном «Новеньком домике», выстроил прекрасные барские хоромы со службами, разбил парк с прудами, садами и огородами и обнес его высоким валом, ощетинившимся желтой акацией. Гуляя однажды по своим владениям об руку с дочерью, только что окончившей Смольный институт, по дороге на Слутку он встретил роту Прусского полка, выходившую из Малыгинской рощи. Рота направлялась на военные поселения, находившиеся в Выскотке – центре этой волости Гдовского уезда. Во главе шли три молодых офицера: два брата Эллиот и их младший товарищ Глас. Первые двое были детьми старого шотландца А. И. Эллиота, явившегося в числе двенадцати капитанов в Россию при Екатерине на воссоздание флота, покрывшего себя бессмертною славой в эпоху Чесмы и Наварина, – Грейга, Рикорда, Огильви и других. Глас, тоже шотландец по происхождению, побочный сын графа Дугласа, с солидарностью, свойственной этому племени, примкнул к своим по крови.
Все радостно приняли приглашение [деда]. Их угостили отличным ужином и устроили ночевать в «Новеньком домике», а солдат – на гумне. В Выскотке их ожидала жизнь тяжелая и монотонная. После ряда войн Россия находилась в полном истощении. Ради экономии солдаты стреляли в цель глиняными пулями на 30 шагов в овине. Красивые лосины одевались только в особых случаях, их приходилось натягивать с вечера, намочив водою, чтоб лучше сидели. Посещая соседей, офицеры шли пешком, неся сапоги на палках, чтоб надеть их у ворот. Жалование получалось по третям обесцененными ассигнациями.
Однажды соседняя помещица Дарья Федоровна Шишкова – ее Сижна была лишь в трех верстах от Выскотки – дала понять Ивану Андреевичу [Эллиоту], что он имеет все шансы на успех у юной дочки дипломата.
– Куда мне свататься за нею, – возразил тот, простой пехотный офицер, – не сегодня-завтра опять на штурм Праги или турецкой границы, в 32 года я уже не жених.
– Нет, нет, будьте уверены в успехе, – отвечала она, – пре красной наружности, в цвете сил, выше головой по воспитанию и образованию всей вашей среды, вы уже завоевали все симпатии. И старик, заслуженный тайный советник с большими связями, сам позаботится о вашем будущем.
Аргумент подействовал.
– Леонтий Федорович, я хотел бы поговорить с вами наедине, – сказал он старику при следующем визите.
– Помилуйте, Иван Андреевич, – отвечал тот, смеясь, – ведь мы и так, кажется, одни. Что такое вы желаете мне сообщить? Ну, конечно, с радостью! А о чувствах своей дочери я уже знаю. На большое приданое вам рассчитывать не придется, я ведь снарядил троих сыновей в гвардию, но будущее ваше будет вам обеспечено. Мы вас устроим в кадетский корпус, так как Лиза уже не захочет отпустить вас на войну.
– Свадьбу сыграли как нельзя лучше, – рассказывала мне потом старая няня Марья Калинишна, опуская меня в ванну и растирая мне грудь и спину своей сухой жилистой рукой. – Не барахтайся, напорная ты цыпунька, я тебе все расскажу. Я ведь пошла за Лизаветой Леонтьевной в приданое. Ей было 19 лет, а мне 13, так я все помню. Гостям отвели помещение в «Новеньком домике» – уланам, а Прусскому полку – в бане. Венчал приезжий пастор на дому[5], а вечером играла музыка обоих полков. Ужин-то был какой, все мы с ног посбивались. А ночью запустили фейерверк, ракеты летали выше этих дубов. Ардальон Дмитрич Шишков привез турецкую пушку, которую забрал под Измаилом, и палил из пушки. Всех наших – и гвереженских, и завражских, и новосельских угощали в саду на зеленой траве. Ну, а потом мы отправились в Выскотку, жили в простой избе. Там-то у них и родилась Лизанька. Елизавета Леонтьевна готовили пирог с капустой, а тут-то их и схватило. А потом, как переехали в Питер, там жисть другая была, и в Дворянском полку, и в корпусе. Вот оно как было. Ну, вылезай, цыпунька, на сухие простыни.
Из троих сыновей Леонтия Федоровича остался в живых лишь один, прочие умерли в ранней молодости. Старший, красавец Александр, крестник Благословенного, был любимец и баловень родителей. В Данциге накануне войны дипломаты обеих империй задали друг другу прощальный обед и после шампанского вздумали погадать о будущем. Вызвали Александра и маленького Наполеона Раппа, сына французского резидента и крестника своего императора, и заставили их бороться. Краснощекий бутуз без труда справился со слабеньким французиком; и все решили, что возьмет Россия.
Когда Лавинский вернулся в Вильно, решили послать Александра к нему, чтоб он там научился придворной жизни и манерам. Лавинский получил воспитание в доме екатерининского вельможи графа Головина, от которого унаследовал довольно свободные взгляды на мораль. Первое же письмо сына открыло глаза родителям.
«Дорогие папа и мама, – писал он, – теперь я уже все знаю. Зачем только вы меня обманывали сказками, что я родился в капусте, а Федю принесли аисты. Теперь я уже не ребенок». Вскоре пришло другое письмо от самого Лавинского – он горько жаловался, что мальчик отбил у него любовницу француженку, и просил взять его домой.
Старших детей снарядили в Петербург в гвардию. За ними потянулись три подводы с серебром, бельем и посудой. Но они доехали только до Нарвы, где все было спущено талантливыми учениками екатерининского вельможи. Пришлось отправить их на Кавказ, где оба погибли от лихорадки на черноморской линии.
Остался один лишь Федор, который попал на службу при более скромных условиях. Но после [отмены] крепостного права, уже полковником в отставке, он бросил имение, – уступил его сестре и умер в Петербурге. Насколько крестьяне боготворили прадеда и его дочь, настолько ненавидели ее брата, воспитанного в аракчеевской школе. Дедушка прослужил 40 лет и последние годы провел в Леонтьевском вместе с бабушкой, которую обожал и желания которой считал для себя законом. У них осталось шесть дочерей (три замужних и три незамужних) и два сына, служившие в лейб-гвардии Финляндском полку. Зимние месяцы вся семья проводила на их казенной квартире.
Об отцовском доме у меня осталось смутное воспоминание. Но несмотря на то, что я был еще крошкой, некоторые картины навсегда врезались в мою память. После смерти мамы к нам переехала тетя Туня, чтоб помочь вдовцу справиться с пятью детьми. Через год отец женился на пышной красавице из небогатой купеческой семьи. «Только что случайно познакомился с двумя барбарышнями (это было его любимое выражение), – говорил он нашим под впечатлением встречи, – одна – пышная, как булочка, другая – как калачик». Ему было всего 32 года, ей 16. Заботился ли он в эту минуту о детях? Конечно, нет. Но в нем кипела здоровая кровь, он казался гораздо моложе своих лет. Кто мог судить его? И сироты остались на попечении мачехи или, вернее, беспечной няньки Ольги.
Кроткая Махочка поступила в Смольный. Старший Сережа, никак не мирившийся с новыми порядками, – в военную гимназию. Оставалось трое: кроткий и тихонький Мишуша, характерный Володя и я[6]. С этой минуты начинаются мои воспоминания.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
