— Все кончено, — сказал Дауд Кезуар, которая лежала на земле в нескольких ярдах от трупа своего мучителя, обхватив руками дрожащие плечи. — Больше он не причинит тебе никакого вреда.
— Благодарю тебя, Господь.
— Эти обвинения, которые он предъявил тебе, дитя мое?..
— Да.
— Эти ужасные обвинения…
— Да.
— Они справедливы?
— Да, — сказала Кезуар. — Я хочу исповедовать все свои грехи, прежде чем умру. Вы выслушаете меня?
— Выслушаю, — сказал Дауд, источая великодушие.
Юдит уже устала от роли простой свидетельницы происходящих событий и теперь направилась к Кезуар и ее исповеднику, но Дауд услышал ее шаги, обернулся и покачал головой.
— Я согрешила, мой Господь Иисус, — сказала Кезуар. — На совести моей столько грехов. Я умоляю тебя о прощении.
Не столько отпор Дауда, сколько отчаяние, которое слышалось в голосе ее сестры, удержало Юдит от того, чтобы обнаружить свое присутствие. Страдания Кезуар достигли высшей точки, и какое право имела Юдит отказать ей в общении с неким милостивым духом, которого она себе вообразила? Конечно, Дауд вовсе не был Христом, как это представлялось Кезуар, но имело ли это какое-нибудь значение? К чему может привести разоблачение Отца Исповедника, кроме как к новым страданиям несчастной?
Дауд опустился на колени перед Кезуар и взял ее на руки, продемонстрировав такую способность к нежности или, во всяком случае, к ее имитации, какой Юдит за ним никогда не подозревала. Что же касается Кезуар, то ею, несмотря на раны, овладело блаженство. Она вцепилась в пиджак Дауда и продолжала благодарить его снова и снова за безмерную доброту. Он мягко сказал ей, что нет никакой необходимости перечислять свои преступления вслух.
— Они в твоем сердце, и я вижу их там, — сказал он. — И я прощаю тебя. Расскажи мне лучше теперь о твоем муже. Где он? Почему он не пришел вместе с тобой, чтобы просить прощения?
— Он не верит, в то, что ты здесь, — сказала Кезуар. — Я говорила ему, что видела тебя в гавани, но у него нет веры.
— Совсем?
— Только в себя самого, — горько сказала она.
Задавая ей все новые вопросы, Дауд принялся покачиваться взад и вперед, внимание его было настолько сосредоточено на его жертве, что он не заметил приближения Юдит. Она позавидовала Дауду, держащему Кезуар в своих объятиях. Хотелось бы ей быть на его месте.
— А кто твой муж? — спрашивал у нее Дауд.
— Ты знаешь, кто он, — отвечала Кезуар. — Он — Автарх. Он управляет Имаджикой.
— Но ведь он не всегда был Автархом?
— Да.
— Так кем же он был раньше? — поинтересовался Дауд. — Обычным человеком?
— Нет, — сказала она. — Не думаю, чтобы он когда-нибудь был обычным человеком. Но я не помню точно.
Он перестал покачивать ее.
— Я думаю, ты помнишь, — сказал он слегка изменившимся тоном. — Расскажи мне, кем он был до того, как начал править Изорддеррексом? И кем была ты?
— Я была никем, — ответила она просто.
— Так как же тебе удалось подняться так высоко?
— Он любил меня. С самого начала он любил меня.
— А ты не совершила никакого нечестивого поступка для того, чтобы возвыситься? — сказал Дауд. Она заколебалась, и он стал настойчивее. — Что ты сделала? — спросил он. — Что? Что?
Его голос отдаленно напоминал голос Оскара: слуга говорил тоном своего хозяина. Оробевшая от натиска, Кезуар ответила:
— Я много раз бывала в Бастионе Бану, — призналась она. — И даже во Флигеле. Туда я тоже заходила.
— И что там?
— Сумасшедшие женщины. Те, которые убили своих мужей или детей…
— А почему ты стремилась в общество этих жалких созданий?
— Среди них… прячутся… силы.
— Какие такие силы? — спросил Дауд, произнося вслух вопрос, который Юдит уже задала про себя.
— Я не совершила ничего нечестивого, — запротестовала Кезуар. — Я просто стремилась очиститься. Ось наполняла мои сны. Каждую ночь на меня ложилась ее тень, ее тяжесть ломала мне хребет. Я только хотела избавиться от этого.
— И ты очистилась? — спросил ее Дауд. И снова она ответила не сразу, только после того, как он надавил на нее, почти грубо, — Ты очистилась?
— Я не очистилась, но я изменилась, — сказала она. — Женщины загрязнили меня. В моей плоти — отрава, и я хочу избавиться от нее. — Она принялась рвать на себе одежды, добираясь пальцами до груди и живота. — Я хочу избавиться от нее! — закричала она. — Из-за нее у меня появились другие сны, еще хуже, чем раньше.
— Успокойся, — сказал Дауд.
— Но я хочу избавиться от нее! Хочу избавиться. — Неожиданно с ней случилось нечто вроде припадка, и она так яростно забилась в его руках, что он не сумел удержать ее, и она скатилась на землю. — Я чувствую, как она сгущается во мне, — сказал она, ногтями царапая грудь.
Юдит посмотрела на Дауда, надеясь, что он вмешается, но он просто стоял, наблюдая за страданиями женщины и явно получая от этого удовольствие. В припадке Кезуар не было ничего театрального. Она царапала себя до крови, продолжая кричать, что хочет избавиться от заразы. Во время мучений с ее плотью начала происходить малозаметная перемена, словно зараза, о которой она говорила, выходила из нее вместе с потом. Ее поры источали радужное сияние, а клетки ее кожи постепенно изменяли цвет. Юдит узнала этот оттенок синего, который распространялся от шеи ее сестры — вниз по телу и вверх по искаженному мукой лицу. Это был синий цвет каменного глаза. Синий цвет Богини.
— Что это такое? — спросил Дауд у своей исповедницы.
— Прочь из моего тела! Прочь!
— Это и есть зараза? — Он присел рядом с ней на корточки. — Это и есть?
— Очисти меня от нее! — воскликнула Кезуар и снова принялась терзать свое тело.
Юдит больше не могла выносить этого. Позволить сестре блаженно умереть на руках у суррогатного божества — это одно. Но совсем другое — смотреть, как она калечит саму себя. Она нарушила обет молчания.
— Останови ее, — сказала она.
Дауд прервал наблюдение и сделал ей знак молчать, резко проведя большим пальцем по горлу. Но было поздно. Несмотря на свое состояние, Кезуар услышала голос сестры. Ее конвульсии замедлились, и слепая голова повернулась в направлении Юдит.
— Кто здесь? — спросила она.
Лицо Дауда было искажено яростью, но он попытался успокоить ее. Это ему, однако, не удалось.
— Кто с тобой, Господь? — спросила она.
Своим ответом он совершил ошибку, он солгал ей.
— Здесь никого нет, — сказал он.
— Но я слышала женский голос. Кто здесь?
