— Давайте, Майоль, выкладывайте, я вас слушаю.
— Помните ли вы о нашем разговоре в тот вечер с префектом Эндра Давидом? О его озабоченности тем, что его департамент стареет. О его опасениях, что вскоре у него не будет возможности выполнять обязательства по отношению к пожилым людям… После его слов я рассказал о трагическом случае с одним из моих кузенов и о других происшествиях, к счастью, с менее тяжелыми последствиями, но тоже связанных с пожилыми людьми. Все это меня озадачило… Я полагаю, что эти события поднимают новые проблемы: прежде всего, современностью правит скорость, простите за такое определение, в этом мире, где все происходит по нарастающей скорости, нельзя не отметить неспособность старых людей к адаптации. Неприспособленность к технологическому прогрессу, к требованиям современной повседневной жизни. Представьте себе восьмидесятилетнего человека на бегущей дорожке, у компьютера или же с кредитной картой в руках: сколько времени теряют другие потребители, какое нервное напряжение им приходится испытывать. Старики все чаще остаются в одиночестве, покинутые своими семьями, они предоставлены сами себе и оторваны от реальной жизни.
С годами это положение будет только ухудшаться. Что же делать тогда? Вы мне можете сказать, что их можно отправить в хоспис или в дом престарелых. И будете правы. Но тут мы подходим к следующей части моей аргументации. Хосписы, дома престарелых переполнены. Они уже не справляются с нагрузкой. Строить еще? Отлично. А кто будет за все это платить? Я не захватил с собой цифры, но в любой момент готов их вам представить. В 2040 году, то есть уже завтра, средняя продолжительность жизни женщин будет превосходить восемьдесят девять лет, а мужчин — восемьдесят три. Если бы не преждевременные смерти в результате несчастных случаев или болезней, представляете, скольких девяностолетних и столетних людей пришлось бы взять обществу под свою опеку? Только представьте! В том же 2040 году во Франции прибавится дополнительно девять миллионов лиц семидесятилетнего возраста. Приведу для примера еще один показатель: известно, что в тридцать лет человек расходует на медицинскую помощь чуть менее трех тысяч евро в год… Что, извините? Простите, я еще не привык к франку, на евро переходить мне было проще, переходить снова на франки несколько сложнее. Это предел! Но цифра точная, речь идет о трех тысячах франков. Лечение того же самого человека в возрасте семидесяти лет обойдется уже в пятнадцать тысяч франков… Пятнадцать тысяч франков! Хотите, я умножу эту сумму на девять миллионов? Я не собираюсь играть на струнах сочувствия, но сколько денег тогда мы сможем выделить на создание новых рабочих мест? На трудоустройство молодежи? На развитие семьи? На научные изыскания?
— Не увлекайтесь, Майоль! Вы говорите словно агитатор НПФ! Однако вы ведь не политик, вы — технократ…
— Господин министр, технократия является орудием политики.
— Любопытно, у меня такое впечатление, что вы хотите поменяться ролями: сделать меня орудием вашей агитационной кампании.
— Без всякой задней мысли, я просто стараюсь убедить вас в том, что Франция стоит на развилке пути развития. Она должна принять смелые решения. Это в ее характере.
— Вон как вы повернули! Но что же это за решения? Вы изложили мне проблему, я разделяю вашу точку зрения. Наши предшественники зубы себе обломали на пенсионном возрасте. С пенсионными фондами пока все понятно, и совершенно ясно, что это — веревка на нашей шее.
— Тогда ее надо перекинуть на шею пенсионеров! Мы сейчас одни, господин министр, мы можем свободно говорить обо всем, можем даже заговариваться. Я утверждаю: необходимо сократить жизнь стариков. Нужно ввести официальную эвтаназию в некотором смысле…
— Эвта… вы хотите сказать… убить их?
— Называйте это как вам будет угодно. Речь идет, во всяком случае, о сокращении времени дожития.
— Да вы с ума сошли… Никто и никогда не посмеет дойти до такой гнусности…
— Возможно, я и сошел с ума. Кстати, именно так я и подумал, когда впервые стал рассматривать эту гипотезу. А пока, понимая, что с сознанием у меня все в порядке, я ставлю вопрос так: поддержим ли мы такое решение проблемы? Если да, тогда пора приниматься за поиски наилучших путей решения. Но повторяю, господин министр, поразмышляйте над этим несколько дней. Мы можем вернуться к этому вопросу когда пожелаете. Я позволю себе только подчеркнуть, что, даже если эта мера на первый взгляд и может показаться негуманной — хотя это и не так, я потом объясню вам почему, — следует помнить о главном. А главное в том, что миллиарды евро, извините, конечно же, франков… десятки миллиардов франков страна сможет сэкономить и отдать их живой силе….
— Но ваша эта… эвтаназия, кого она должна коснуться? Всех? Или только инвалидов?
— Всех стариков. Если начать принимать во внимание то одно, то другое, миловать одноруких и не миловать одноногих, мы с этим никогда не разберемся.
— Всех? Так… И какой возраст кажется вам… Короче, начиная с какого возраста они будут считаться ненужными?
— Не знаю. Надо поработать над этим, подсчитать. Полагаю, начиная с семидесяти двух или семидесяти трех лет. Надо посмотреть…
— Семьдесят два года?!»
Министр внутренних дел задумался. Было понятно, что он принялся за вычисление, результат которого не вызвал у него оптимизма. «Даже будучи министром внутренних дел, активистом крайне правой партии, — подумал Кузен Макс, — человек всегда остается человеком. Человеком пятидесяти восьми лет. Мальчишкой».
— Вот так. Бофор подсчитал, что жить ему оставалось четырнадцать лет. Это и мало, и много. Я дал ему время повариться в собственном соку, подумать над тем, что его имя может остаться в памяти потомков. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно для сильных мира сего. Даровать свое имя какому-то делу, удачному или неудачному, улице, памятнику, закону, пусть даже самому плохому. А представь себе, какой соблазн связать свое имя с революцией. Все они только об этом и мечтают! И что им за дело до того, что эту революцию вспоминать будут с зубовным скрежетом. На самом деле эта революция заставит людей скрипеть скорее вставными зубами, чем молочными. Подумать только, ведь это ты — инициатор этого катаклизма!
— Я? Шутишь?
— Не совсем… Когда ты рассказал мне о столкновении с машиной того старого пьяницы, я еще колебался, не мог переступить черту. И вдруг раз — щелчок: эта неприспособленность стариков к сегодняшнему миру, который им уже не принадлежит. Вот карта, которой мне не хватало. Поздравляю, кузен!
Поздравления, поздравления, ишь ты какой прыткий! Я вдруг почувствовал, что на мои плечи навалилась огромная тяжесть. Словно на меня спихнули выполнение какой-то грязной работы. Я встряхнул плечами: в конце концов, ничего еще не решено. Бредовые идеи Кузена Макса имели очень мало шансов на претворение в жизнь. Уничтожить стариков! Что-то сюрреалистическое…
Выходя из ресторана, я испытывал особое удовольствие от того, что отведал мяса, которое было куда теплее, чем то, что лежало на тарелке моего кузена. Несмотря ни на что, я рискнул провести одно математическое действие. Четыре в остатке, один в уме. Между семьюдесятью двумя и двадцатью восемью времени было еще достаточно много.
