Внезапно панамы взметнулись над креслами и, размахивая книгами и полотенцами, бросились к выходу. Они будто бы хотели выйти из самолета сразу все вместе.
Я решил подождать в кресле.
Что мне делать с шапочкой-гребешком в этой толпе белых панам?
Опытный стюард пытался превратить море панам в реку и направить ее русло к выходу.
— Месье, мадам, не толкайтесь. Все выйдут.
Но пассажиры почему-то ему не верили и хотели выти все вместе и сразу.
Железная дверь самолета не выдержала напора в общем-то мягких панам. Она прогнулась, задрожала от напряжения и в конце концов отошла в сторону.
Если б она открылась на секунду раньше, то произошла ба трагедия. Непременно появились бы жертвы. Но она открылась вовремя, и панамы хлынули вниз, по только что подъехавшему трапу.
Неспешно я поднялся, взял сумку и вышел из самолета.
Возле трапа стоял стюард в панаме и печально осматривал повреждения на двери самолета.
— Аревуар, месье, — сказал он, прощаясь. — Я надеюсь, в следующий раз вы снова сделаете правильный выбор и снова полетите на самолете нашей авиакомпании.
— Возможно, — сказал я.
— Вам придется, месье, ведь другие самолеты сюда не летают.
Панамы завертелись у дверей аэровокзала и провалились внутрь.
Взлетное поле было похоже на черное зеркало. Тут не то что ногам, глазу не за что было зацепиться. Взлететь с такого поля, наверное, не стоило ничего.
Единственным, за что глаз все-таки мог зацепиться, был желто-красный носок, развевающийся над аэровокзалом. Когда ветер наполнял его, то казалось, что носок обтягивает прозрачную ногу невиданного размера.
Вдруг я понял, что это не носок, а указатель ветра.
Воздушные потоки на острове меняются чуть ли не каждую минуту. Тут уж летчикам надо знать, в какую сторону ветер дует. В прямом, конечно, смысле.
— Хорошо бы, чтоб кто-нибудь меня встретил, — думал я, входя в здание аэровокзала. — Да кто ж меня встретит?
Но я оказался глубоко не прав.
В вестибюле меня ожидал сам Джеральд Даррелл.
Несмотря на то, что уже наступил сентябрь, он был одет в рубашку с короткими рукавами, летние туфли и белые брюки. Хотя он был сед, но над сединой его стояла радуга. Лицо его озаряла отеческая улыбка. У ног Даррелла сидели два кольцехвостых лемура. Они смотрели на него, обожая и восторгаясь.
Над знаменитым звероловом висел пузырь, в который он говорил: «Добро пожаловать на Джерси!».
Все это было изображено на огромном плакате.
Под плакатом в стене чернели две дыры. Из левой дыры выезжала лента конвейера, нагруженная багажом пассажиров, а в правую втягивалась уже пустая. Только позабытый кем-то пластиковый пакет без конца крутился и крутился на конвейере, как спортсмен-марафонец. На пакете было написано: «Сильнее, выше, дальше!» Но всем было понятно, что дальше крутиться уже нельзя.
Я подхватил свой серый рюкзак, повесил его на плечо и двинулся к выходу из вокзала. Над огромными стеклянными дверями имелись слова, как бы висящие в пустоте: «Внимание! Через секунду вы ступите на джерсийскую землю!» Двери разъехались передо мною и, сделав шаг, я действительно ступил на джерсийскую землю. Но ничего особенного в этом не было.
Перед местным аэровокзалом, как и перед любым аэровокзалом мира, находилась автобусная остановка. На ней стоял одинокий желтый автобус, разделенный вдоль толстой красной полосой. Он был похож на биг-мак с кетчупом.
Я-то, конечно, думал, что автобус идет прямо в зоопарк. Но автобус, конечно, ехал совсем в другое место.
Над лобовым стеклом имелось окошко с табличкой: «Сент-Элье — Сент-Клемент». Кроме того, отсюда можно было уехать в Сент-Брелад, Сент-Питер, Сент-Оуэн, Сент-Мэри, Сент-Джон и так далее.
Все это — районы Джерси, которые называются интересным словом «парижи».
Можно было бы, поинтересоваться у водителя машины, не пойдет ли в скором времени какой-нибудь бас до зоопарка? Но кабина за широким лобовым стеклом отличалась редкой безлюдностью. Может, шофер улетел в Лондон?
Не зная, что делать, я вернулся к дверям аэропорта. Но входить внутрь я не стал, а встал рядом и стал наблюдать.
Часто наблюдение за незнакомыми людьми может дать больше, чем суетливые расспросы. Неудобно приставать к незнакомым, спрашивая, где эта улица, где этот дом? А стоя в сторонке и никому не мешая, ты можешь увидеть такое, о чем даже знакомый человек тебе не всегда расскажет.
Вот и теперь я, стоя, между прочим, у дверей, вроде бы смотрел на взлетающие самолеты. На самом же деле я наблюдал за действиями прилетевших пассажиров, которые только что ступили на джерсийскую землю.
Момент этот они встречали радостно, обнимались и хлопали друг друга по плечам, как солдаты соединившихся союзных армий.
Ожидая, когда они успокоятся, я на некоторое время действительно сосредоточился на самолетах.
Замечательны эти самолеты были тем, что имели некоторые признаки вертолетов. У них были очень короткие крылья, на которых, разрубая облака в клочья, вращались невидимые винты. Окрашенные желтыми и черными полосами, они напоминали гигантских пчел. И эти пчелы, жужжа, то уносились в облака, то опускались из них на землю и укатывали в ангар, похожий на улей.
За полчаса я увидел множество самолетов, а автобус как был, так и остался в единственном экземпляре.
Между тем количество панам перед аэровокзалом сильно поубавилось.
— В чем же дело? — думал я. — На чем же они уезжают?
А уезжали они просто. На такси.
Мне, привыкшему к автобусу, стало обидно за этот замечательный вид общественного транспорта. Видимо, не любили автобусов на Джерси. Если бы к ним относились теплее, то и они отвечали бы взаимностью. Лучшие воспоминания моей жизни связаны с автобусными поездками. Где вы теперь, милые зеленые, пробитые компостером как пулями, билеты?
Такси — это роскошь, а автобус — средство передвижения, которое не только экономит наши деньги, но и приучает с детства к коллективу.
Однако позже я узнал, что вопрос экономии денег джерсийцев не волнует, потому что чуть ли не каждый третий из них — миллионер.
Вот всего уже только три белых панамы стоят на остановке. Да и не белые они теперь. Измотавшееся за день солнце устало окрасило их в желтый цвет. Издалека их можно принять за три золотых гвоздя, вколоченных перед входом в аэровокзал.
Вот уже не осталось ни одного из прилетевших со мной пассажиров. Лишь я стою на остановке, одинокий, как космонавт Евгений Леонов во время своего знаменитого выхода в открытый космос.
Солнце сделалось из желтого апельсиновым. Глядя на него, я понял, что, хоть меня миллионером и не назовешь, а ехать мне все же придется на такси.
