Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что-либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.
«Что тебе известно о местной мафии?!.»
Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что нет. Вовсе нет! Не вырвано! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…
— Что говорить-то? — прикинулся непонимающим Кожемякин.
— Что известно, говорю, о местных олигархах? И еще: куда делся человек, посланный в прошлом году из Москвы в ваш долбаный Ушайск?
— В болоте захлебнулся, — не сдержался Кожемякин. — Пошел по делам, забрался на кочку, штаны снял, присел, но потерял равновесие и свалился.
— Шутить надумал, — зловеще прошептали от окна.
— Видно, в самом деле не знает, что такое дыба. Давай, Ваня! Сделай ему козью морду, чтобы затошнило. Чтобы мамку родную вспомнил.
Стоявший позади человек натянул веревку. Та, перебегая через кольцо на потолочной балке, дернула руки полковника кверху, заставив быстро подняться на цыпочках. Михалыч старался уйти от боли. Дыхание перехватило. С каждым движением грудной клетки суставы еще больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.
— Парит, как птица, — опять произнесли у окна. — Буревестник ты наш…
— Приготовь лампу, — распорядился «мастер». — Будем жарить шашлык.
— Мне ничего не известно, — произнес треснувшим голосом Кожемякин. — Все произошло не по моей вине…
— Рассказывай.
И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие, «уходить» от допроса, искусственным образом теряя сознание. Он был простой смертный, из костей и мяса. И рядом гудела у ног упругая струя раскаленного газа.
А в углу, заметив это невеселое событие, вдруг принялись по-лошадиному ржать. Не ржал лишь «мастер». Он посмотрел на своих подмастерьев ледяными глазами, и те умолкли.
Полковник, вися на дыбе со связанными позади руками и еле дыша от боли, поведал, как в прошлом году случайно стал свидетелем преступления — утопления ученого-физика, из-за которого его чуть самого не упрятали за решетку. Согласен, впутался, куда не следовало, но так получилось. Прибывший на выручку напарник из Учреждения оказался предателем, и полковнику пришлось в дальнейшем действовать одному. Таким образом, поездка на родину чуть не оказалась роковой. Никто из посторонних в том деле не замешан. Полковник действовал один. Местное ОГПУ — ни сном ни духом, ФСБ то есть…
— Вот и славненько. А мы тут все думали: кто у нас виновник торжества? Так, значит, это ты устроил здесь катавасию. И цех спалил, и теплоход «Коршун» из гранатомета, забравшись на колокольню, подорвал. И тятю нашего, горячо любимого, на тот свет отправил. Местные в погонах здесь ни при чем. Не виноватые они… А мы думаем: откуда у местных вдруг прыть образовалась, резвость в коленках то есть. Один, значит?
— Один, — прохрипел Кожемякин. Он не сказал всей правды. Все-таки здешний опер помогал ему.
— Ну и прекрасно, — округлил глаза «мастер» и вдруг спросил: — Ты какую хочешь смерть — через повешение или благодаря утоплению?
— Лучше пулю…
«Мастер» сделал губы сковородником: пулю еще заслужить надо. И вновь произнес:
— Продолжай. Колись дальше. Может, мы тебя пожалеем. Что тебе еще известно, кроме того, что ты нам наплел? Опустите его. Я хочу посмотреть в лицо — может, он не боится.
Кожемякин смог распрямиться. Рядом, готовая к применению, гудела на полу паяльная лампа.
«С собой они привезли ее, что ли?» — подумал полковник, но дальше думать уже не смог. Он мог лишь воспринимать, потому что кованый крючок позади, на косяке вдруг еле слышно подскочил и дверь тихо отворилась.
В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.
Полковник Кожемякин не шевелился. Раненые дергались в конвульсиях. Пара выстрелов прекратила судороги.
«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет», — страшно звучало в доме. Телевизор продолжал работать.
Сзади кто-то подошел и принялся торопливо развязывать руки. Веревка оказалась затянутой на «мертвый» узел. Скорее всего ее не собирались развязывать. Наконец это было сделано, и человек помог Кожемякину стать на ноги.
— Здравствуй, друг…
Перед полковником стоял Бутылочкин. То есть, конечно, на самом деле у того была другая фамилия, Елизаров, но какая уж тут разница.
— Бутылочкин… Колька…
Они обнялись. И через тридцать, и через сорок лет полковник узнал бы его, этого Бутылочкина, то есть, конечно, Елизарова. Вот как свидеться пришлось.
Полковник мял затекшие руки. И дул на них, пытаясь привести в чувство. И трогал обмотанную голову.
Бутылочкин, не выпуская из рук помпового ружья, подошел к телевизору, выдернул из розетки вилку и, резко обернувшись, еще раз выстрелил. Оживший покойник выронил из рук тяжелый «ТТ». Картечь порвала ему череп.
— Не бойся. Никто не придет. В деревне лишь ты да я, — тихо произнес Бутылочкин, и на его лице мелькнула улыбка. Невысокого роста, все такой же худой и курносый. И все тот же широкий рыбий рот. «Как у налима», — вспомнил полковник.
— Я только сегодня прочитал твою записку. Приехал под вечер, порыбачить. Поднялся в деревню, а там записка: с лета живешь уже здесь…
Полковник ухмыльнулся: порыбачить, это с помповым-то ружьем.
— Подхожу, а у тебя гости — в щелочку-то всех и видно. Ну, я смикитил: пытают. Еле узнал снаружи. — Он смотрел на убитых. — Чо делать-то будем с этими?
— Убрать бы… Кончилось теперь фермерство. Но при таком раскладе едва ли уместно сообщать в милицию. Как ты думаешь? Поверят нам, что мы оборонялись?
— Это уж точно…
Убитых было трое. Они действовали бесцеремонно, потому что были уверены в собственной безопасности — в деревне пусто. Они даже не выставили поста наружного наблюдения. Зато в проулке стоял похожий на гигантскую жабу, темный внедорожник-иномарка. В нем никого не оказалось. Капот был еще теплым. Гости пожаловали недавно.
