— Шучу, — сдаюсь я, — да, как Коко Шанель.
— А почему вас так назвали? — спрашивает она, смерив взглядом мой нос, который был лишь чуточку длиннее, чем хотелось бы, что, впрочем, не помешало этой части лица стать проклятием всей моей жизни с тех пор, как я была еще долговязым прыщавым подростком.
Я спиной чувствую, как женщина, стоящая позади, подалась вперед, чтобы услышать ответ на этот необычайно важный вопрос. Да, тяжело жить с именем Коко. Люди ожидают увидеть перед собой девушку гламурную и эксцентричную, одетую в маленькое черное платье и с заморской сигареткой в зубах. Это имя совершенно точно ни у кого не ассоциируется с плечистой дылдой с волосами мышиного цвета, длинноватым, слегка кривым носом и манерой одеваться, которую сама я обычно называю «уличным шиком», только без шика.
— Мама очень любила Францию… — смущенно признаюсь я. — И… э-э-э… Коко Шанель.
— Но вы же ни капельки на нее не похожи, — заявляет девушка.
Ясное дело, она имеет в виду не мою мать — та умерла почти двадцать лет назад, когда этой девушки еще, должно быть, и на свете не было.
— Совсем не похожи, — продолжает она гнуть свое, особенно выделив голосом слово «совсем». — Я точно знаю, только на прошлой неделе смотрела фильм.
— Да-да-да! Я тоже его видела, — подает голос женщина из очереди, не в силах больше сдерживаться. — Вы ведь и правда выглядите совсем иначе.
В ее голосе мне послышался едва заметный упрек — как будто я виновата в том, что посмела разочаровать их полным отсутствием сходства с человеком, в честь которого меня назвали. Я поправляю шарф, он вдруг будто сдавил мне шею.
— Знаю, что иначе, — признаю я, — но не думаю, что мама…
Тут я замялась. Действительно, иногда мне и вправду хотелось бы, чтобы мама назвала меня как-нибудь по-другому, дала мне какое-то простое, симпатичное имя — вроде Джо или Клары. Имя обыкновенное и ни к чему не обязывающее, от которого не ожидают ничего особенного. Моя проблема в том, что меня совершенно не интересуют одежда, косметика и прочие гламурные безделушки. И знай моя мама об этом, она бы наверняка попыталась спасти меня от бесконечных неловких ситуаций и всех этих бессмысленных, пустых разговоров. Но она никогда не искала простых путей — и теперь мне оставалось лишь учиться жить с именем, которому я не могу соответствовать.
Женщина из очереди придвинулась ближе, став рядом со мной, — я даже почувствовала на себе ее несвежее дыхание, пропитанное сигаретным дымом. Вокруг ее рта залегли глубокие складки, а алая помада была такой яркой, что казалось, будто она вот-вот истечет кровью.
— Господи, до чего же грустный получился фильм, да? — обратилась она к девушке за стойкой. — До чего печальная судьба у нее, у Коко Шанель. Еще бы, всю жизнь одна, без мужа.
Тут они обе выразительно посмотрели на меня — ведь ясно, что такое же несчастье ожидает и меня.
— Запишите, пожалуйста, мои данные, — напоминаю я девушке. Бога ради, мне ведь всего лишь нужна табличка для аукциона, а не прогноз на будущее из уст двух дамочек, которых я впервые в жизни вижу. Разумеется, вслух я этого не сказала, да и не смогла бы — духу не хватило бы, даже если бы очень захотела.
— Она без сигареты даже из дому не выходила, — теперь уже не пытаясь понизить голос, заявляет женщина с кровавой помадой. — В то время это тоже считалось частью имиджа. Это теперь уже нельзя курить, где хочешь — а не то запрут на замок и ключ выбросят.
Тут она тяжело вздыхает, смерив табличку «Не курить», висящую на стене, таким взглядом, будто вот-вот сорвет ее оттуда и растерзает на мелкие клочки.
В конце концов девушка утрачивает интерес к разговору и выкладывает на поцарапанную стойку номерок, зарегистрированный на мое имя. Когда я, радуясь счастливому избавлению, спешу убраться оттуда, у меня вибрирует телефон: пришло сообщение от моей лучшей подруги Кэт.
Не спускай глаз с этих зеркал! Порви каждого, кто осмелится набавить цену! Целую!
Кэт пытается отремонтировать гостиницу, свое семейное дело, располагая при этом совсем небольшими средствами, а я, в свою очередь, пытаюсь ей помочь. Мне уже удалось раздобыть огромное зеркало в золоченой раме для фойе, и теперь я должна была выторговать еще одно, а кроме того — присмотреть еще какой-нибудь хлам, которым можно украсить комнаты. Я быстренько настрочила ей ответ, объяснив, что как раз этим и занимаюсь, и стала пробираться через ряды, изучая горы безделушек, выставленных на аукцион.
У меня было всего минут десять на то, чтобы осмотреться, и я должна была распорядиться оставшимся до аукциона временем мудро — заранее присмотреть вещи, на которые можно будет поставить. Помимо всякого барахла для гостиницы, мне нужно было подобрать что-нибудь и для магазина — и тут меня определенно не интересовали крупные предметы меблировки. Их никогда не покупают, а жаль — я углядела по меньшей мере дюжину роскошных старинных шкафов; они стояли в ряд у стены, будто неловкие девушки, оставшиеся без кавалеров на танцах. Готова поспорить — их так никто и не пригласит потанцевать. В наше время всем больше нравится встроенная мебель, а не этакие громадины из красного дерева. И все равно, будь в магазине Суона побольше места, я бы купила их все. Обожаю старинные шкафы. В них кроется какая-то загадка, неизвестность: интересно, кому они раньше принадлежали? Какую одежду там хранили? Быть может, роскошные бальные платья с блестками? Или расшитые бисером наряды, в которых выходили в свет юные сумасбродки в двадцатые годы? У меня всегда дух захватывает при виде пустого старого шкафа.
Я неохотно отрываю взгляд от этих лотов. Сегодня я буду неукоснительно держаться плана, не отступлю от него ни на шаг. Я на ходу просматриваю каталог, внимательно изучая каждую страницу и дважды перечитывая информацию о лотах, которые могли меня заинтересовать. Оглядываюсь по сторонам — в аукционном зале яблоку негде упасть — и пытаюсь сосредоточиться. А ведь тут действительно есть на что посмотреть: обветшалые, выцветшие ковры, расстеленные на полу, фарфор, выставленный в высоких стеклянных горках, книги, разложенные по коробкам, столы и стулья всевозможных пород дерева. Куда ни посмотришь — все хватают вещи, вертят их в руках, даже обнюхивают, осматривают, не изъедены ли молью, мебельным точильщиком, не отсырели ли. В общем, все внимание — на возможные будущие покупки. Сегодня мне предстоит серьезное соревнование. Я уже заметила в зале с полдюжины профессиональных «торговцев», которые наверняка охотятся за теми же лотами, что и я. Может, повезет мне, а может — и нет, но в этом и есть вся соль торгов. Самое главное — не слишком увлекаться, не позволять сердцу взять верх над разумом. Не покупать ничего, чего не сможешь потом продать — это золотое правило бабушка вбила в мою голову, еще когда я под стол пешком ходила. Рут — а она предпочитала, чтобы я звала ее по имени, потому что так ей казалось, будто она выглядит моложе, — была настоящим экспертом в этом деле, именно она научила меня всему, что мне известно о торговле антиквариатом.
И тут я увидела ее — она стояла в другом конце зала, как всегда, откровенно флиртуя с каждым, кто встречался на ее пути, и очаровывая всех своих случайных собеседников. Ей даже не приходится делать ничего особенного для того, чтобы понравиться людям. В ней просто есть «нечто» — нечто особенное, чем бы оно ни было, и все ее просто обожают. И не важно, сколько им лет, мужчины это или женщины, люди состоятельные или не очень: Рут к каждому найдет подход и навсегда останется в их памяти. Хотелось бы мне так же легко находить со всеми общий язык, но, кажется, ген очарования мне не передался. Вместо этого мне достались лишь длинный нос, широкие плечи и полная социальная несостоятельность.
