— Ох уж эта неуверенность, поразившая всех, как чума, — с сердцем проговорил Инени, бросая на тарелку огрызок пирожного. — Конечно, мы можем рассчитывать, что Добрый Бог знает, как ему поступить... вернее, как он должен поступить. Но я отдал бы сорок рабов, чтобы услышать это из его собственных уст. Это необычно, это... эта скрытность... Нехси, он говорил вам что-нибудь?
Царский кравчий, визирь Египта, которого звали Нехси[13], Негр — важный красивый чёрный гигант в великолепном серебряном нагруднике, украшенном бирюзой, — медленно покачал головой.
— И мне тоже, — бросил Футайи, хранитель царской сокровищницы и хранитель корон. Он раздражённо почесал голову под тщательно завитым париком, криво нахлобучил его и жестом отчаяния вытянул перед собой обе сморщенные ладони. — Хеб-Сед он обсуждал со мной до мельчайших подробностей. Постройка Тростникового дома, расположение алтарей, назначения, предложения, расходы на благовония и скот — всё это он обсуждал внимательно и точно, как всегда. Но о наследнике он не сказал ни слова.
— Вероятно, это причиняет ему боль, — мягко заметил Нехси.
— Конечно, это больно всем нам. — Инени поманил раба налить ещё вина, а затем взмахом руки отослал его подальше. — И всё же хватило бы одного слова, чтобы разрядить напряжение...
— Фараон есть фараон, — произнёс чёрный великан. — Он поступает так, как хочет. Не нам его спрашивать.
Задумчивая тишина легла между тремя сотрапезниками. Инени, продолжавший гонять по тарелке кусочек пирожного, наконец промолвил:
— Ну что, родился у царевича ребёнок?
— Ребёнок? — откликнулся Футайи. — А, младенец наложницы из гарема... Не слышал.
— Пока не родился, — сообщил Нехси.
Инени, пожав плечами, поднялся со стула, подошёл к краю крыши и, облокотившись о перила, окинул взором раскинувшиеся внизу лужайки и цветочные клумбы.
— Вы думаете о царском роде и будущем династии? — спросил его Нехси.
— А что может помочь ей, когда приходится думать о царевиче Ненни? Я могу поспорить, что с этим ребёнком произойдёт то же, что и с другим несколько лет назад. Вы помните? Маленькая девчонка, слабая от рождения, умерла прежде, чем ей исполнилось шесть месяцев, и её мать — вместе с ней.
— Мать этого младенца, как говорят, исключительно здоровая молодая женщина.
— Такова и царственная Хатшепсут. Но даже женившись на ней, сможет ли этот царевич произвести сыновей для Египта? Не будут ли они такими же слабыми, как и этот ребёнок...
— Не пристало встревать в намерения богов, — прервал Футайи. Он с грохотом оттолкнул свой стул и принялся нервно расхаживать по павильону. — Давайте не будем гадать. Давайте не будем пытаться заглянуть далее великого чуда Хеб-Седа. Оно вернёт нам Доброго Бога во всей его мощи...
— Если произойдёт вовремя, — сказал Инени.
Футайи приостановился; Инени повернулся спиной к прекрасным клумбам. Оба пожирали глазами царского стольника, всё так же спокойно и непоколебимо сидевшего в одиночестве за столом.
— Друг Нехси, — поколебавшись, начал Футайи, — насчёт этого... этого прискорбного случая после смерти Аменмоса... точнее, в тот момент, когда его тело в первый раз принесли пред очи фараона...
Нехси, невозмутимый и важный, глядел в потолок.
Футайи и Инени обменялись неловкими взглядами, и Инени, подвинувшись к столу, с серьёзным видом оперся на него.
— Мы с царским казначеем... нами движет не праздное любопытство, ваше превосходительство[14]... Мы никогда не думали совать нос в дела царской семьи. Но когда Сильный Бык Египта на наших глазах оказывается потрясённым, как любой смертный...
— Что вы хотите узнать? — спокойно спросил Нехси.
— Не повторялись ли с ним подобные припадки...
Нехси медленно перевернул свой бокал и аккуратно прикоснулся им сначала к одному, а потом к другому влажному следу, оставшемуся на столе.
— Да, — сказал он наконец. — Повторялись.
— Великий Амон милостив! — прошептал Футайи.
— Нам нечего бояться, — раздался глубокий, мягкий голос Нехси. — Как вы сами сказали, чудо Хеб-Седа вернёт Сильному Быку всю его силу и мощь, как в дни его юности, когда он вёл Египет против гиксосов[15]. После Хеб-Седа всё будет в порядке, кто бы ни стал его наследником.
Ветерок овевал павильон, касался лепестков лотосов, стоящих в большом бронзовом сосуде, и слегка колыхал навес.
— О боги, пусть Амон приблизит день Хеб-Седа! — прошептал Инени.
По мере того как неторопливо приближался день Великого Юбилея, во всех концах Египта шли грандиозные приготовления к нему. Великий храм Амона в Фивах от зари до зари заполнял стук молотков и понукания: толпы работников преобразовывали его огромный внутренний двор в таинственную Сцену праздника. Сотня рабов, напоминавших трудолюбивых муравьёв, тянула сани, нагруженные глиняными кирпичами для Тростникового дома — временного дворца, в котором фараон со своим царственным семейством должен был провести пять дней праздника. Отряды корзинщиков исступлённо сооружали старомодные плетёные алтари, которые использовались только во время Хеб-Седа, становясь жилищем богов на время их пребывания в Фивах. И в каждом городе — священном Абидосе, где была погребена голова бога Осириса[16], Слоновьем острове на юге и Мемфисе на холодном севере — жрецы готовили своих богов к долгому речному плаванию.
