Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Еще не читая ноту, он обронил:
– Вы проводите здесь преступную политику. Проклятие народов падет на вас.
Развернув лист, министр начал громким голосом декламировать объявление войны. И вдруг с изумлением увидел, что текст имеет два варианта прочтения. Второй указан в скобках. Например, после слов «Россия, отказавшись воздать должное…» написано: «(не считая нужным ответить…)» И дальше, после слов «Россия, обнаружив этим отказом…» стоит: «(этим положением…)» Вероятно, в таком виде документ пришел из Берлина, когда немцы еще не знали, как поведут себя русские. То ли по недосмотру, то ли по ошибке переписчика оба варианта оказались вставлены в официальный текст. А это значило: какие бы действия ни предприняла Россия, помимо предательства Сербии, войны все равно не избежать. Армии приведены в готовность. Оружие заряжено и нацелено. Осталось лишь дать команду «пли!».
Пораженный Пурталес молча стоял с несчастным видом, даже не пытаясь что-то пояснить. Закончив чтение, Сазонов поднял глаза, внимательно посмотрел на графа. Покачав головой, повторил:
– Вы совершаете преступное дело!
– Мы защищаем нашу честь! – осипшим голосом возразил посол.
– Ваша честь не была задета. Вы могли одним словом предотвратить войну. Вы этого не захотели. Во всем, что я пытался сделать с целью спасти мир, я не встретил с вашей стороны ни малейшего содействия. Но существует божественная справедливость!
Вид у графа стал совсем уж потерянный.
– Это правда… – ответил глухо Пурталес и бездумно зашарил по кабинету рассеянным взглядом. – Существует божественное правосудие… Божественное правосудие!
Бросив еще несколько непонятных фраз, весь дрожа, он приблизился к окну справа от входной двери. Оперся на подоконник. Постоял так, глядя на Зимний дворец. И вдруг разрыдался, будто дитя.
Плачущий старик. Какое жалкое зрелище.
Вздохнув, Сазонов подошел к послу. Пытаясь привести в чувства, слегка похлопал его по спине.
– Вот результат моего пребывания здесь! – обреченно бросил Пурталес, резко повернулся и внезапно кинулся к двери, которую с трудом отворил непослушными руками. На выходе пробормотал: – Прощайте, гер Сазонофф! Прощайте!..
В приемной он столкнулся с французским послом по фамилии Палеолог, больше напоминающей название какой-нибудь ученой специальности. Миновав его, поспешил поскорее покинуть министерство. Ну да, ему ведь еще собираться в дорогу. Все посольство вывозить…
Сазонов поманил удивленно поднявшего бровь Палеолога. День пока не кончился. Предстояло много чего сделать. На сегодня посол Англии Бьюкенен[5]испросил аудиенцию у императора, желая передать ему лично в руки телеграмму своего монарха. В ней, насколько знал Сазонов, король Георг призывал Николая к миролюбию и умолял не оставлять попыток избежать всеевропейской бойни. Правда, с момента передачи Пурталесом ноты об объявлении войны эта просьба запоздала. Впрочем, император, как бы там ни было, примет Бьюкенена сегодня вечером, в одиннадцать.
* * *
С отъездом посыльного в усадьбе Буторовых начало твориться нечто невообразимое. Все бегали, суетились, кричали. Во дворе кудахтали куры, шарахаясь от метавшихся людей, лаяли собаки, даже кони в стойлах беспокойно ржали. В доме все вверх дном. Маменька с помощью девок и мужиков развила бурную деятельность – по большей части бестолковую. Николай никогда бы не подумал, что в усадьбе живет столько разного люда. Впрочем, это могло и показаться. Немудрено, если постоянно кто-то мельтешит перед глазами. Поймешь ли, один и тот же человек раз десять пробежал мимо тебя или все время разные?
Стараясь не обращать внимания на устроенный маменькой большой переполох, Буторов подозвал Прохора:
– Вели конюху запрячь коляску.
– Загулял конюх-то, барин, – виновато вздохнул старик. – Ишо позавчерась на свадьбу к племяшке отпросился. Да запил, видать…
– Тогда сам запрягай. Мне на станцию к первому поезду поспеть надобно.
– Один момент, барин. Счас все будет, барин, – затараторил Прохор, пятясь к выходу.
Николай уже собирался прикрикнуть, чтобы подогнать нерасторопного старика, но тот вдруг выскочил на улицу. В окно было видно, как управляющий опрометью кинулся через двор в сторону конюшни.
Даже стыдно стало за свое желание наорать. Прохор всегда старался угодить и Николаю, и матушке, и отцу, когда тот был еще жив. Не перечил, не привередничал. Да все, кто прислуживал в доме, вели себя, в общем-то, так же, изо всех сил выказывая усердие. Почему Буторов и не любил подолгу задерживаться у родителей. Претила ему эта рабская, отдающая затхлостью веков атмосфера. Казалось бы, давным-давно Александр-освободитель отменил крепостное право. Чего крестьянам пресмыкаться? Но холоп, живший так веками, еще долго будет спину гнуть. Одного закона мало. Требуется сломать психологию раба, его собачью привычку служить господину…
Размышляя, Николай тихо поднялся в комнату и начал паковать вещи. Управился быстро. Много ли ему надо? Всем необходимым обеспечит армия. Из своего взял только в дорогу две рубахи на смену, носки, полотенце, мыло, бритву, носовые платки да исподнее про запас.
Все уместилось в один саквояж. С ним и спустился в гостиную, держа перекинутый через руку пиджак.
Увидев сына, уже собранного в путь, маменька расплакалась. Пришлось ее успокаивать, убеждая, что медлить нельзя. Коль скоро началась война, всем, в том числе и Николаю, нужно поспешить в свои части.
– Подождал хотя бы, пока Нюша курицу доготовит, – не сдавалась мать. – Возьмешь с собой. Будет чем в дороге перекусить.
– Ну что вы такое говорите, мама! Отечество уже, наверно, с врагом сражается, а вы просите меня дома сидеть в ожидании приготовления какой-то курицы. Там люди гибнут…
Ох, ляпнул, не подумав. Сентенция о гибнущих людях – явный перебор. Мать снова ударилась в слезы, припав к сыновьей груди. Рубашка Николая тут же намокла. Придется, похоже, менять ее раньше времени. Ай ладно. По дороге обсохнет…
Прохор с места взял в карьер. Крыльцо родного дома быстро удалялось, а с ним и провожающие. Впереди всех стояла заплаканная матушка, из чьих объятий сын еле вырвался, и, не переставая, крестила его, пока коляска не выехала за ворота. Доведется ли встретиться вновь?
Николаю стало грустно. Всю дорогу до станции он ехал молча. Не разговаривал и Прохор. Знай себе погонял каурую. Лишь прибыв на место, произнес, подавая саквояж:
– Прощевайте, барин. Простите, коли что не так было…
Лицо виновато-печальное, а в глазах поблескивают слезы. Того и гляди скатятся по морщинистым щекам в заросли седых бакенбард.
– Прощай, Прохор. Не поминай лихом. Присмотри за матушкой.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
