Алджернон. А исповедники именно этим и занимаются. Ну, не упрямься, рассказывай все как есть. Признаюсь, я всегда подозревал в тебе убежденного банбериста, хоть ты и пытался это скрывать, а теперь я в этом уверен.
Джек. Банбериста? А это еще кто такой?
Алджернон. Я раскрою тебе значение этого замечательного слова, если ты объяснишь мне, почему в городе ты Эрнест, а в деревне — Джек.
Джек. Сперва отдай портсигар.
Алджернон. Изволь. (Отдает ему портсигар.) А теперь я слушаю твое объяснение — только позаботься о том, чтобы оно звучало как можно более неправдоподобно. (Садится на диван.)
Джек. Дорогой друг, в моем объяснении ничего неправдоподобного не будет. Все объясняется очень просто. Покойный мистер Томас Кардью, усыновивший меня еще совсем ребенком при довольно странных, нужно сказать, обстоятельствах и оставивший мне все, чем я теперь обладаю, в своем завещании назначил меня опекуном своей внучки мисс Сесили Кардью. Сесили, которая из чувства уважения называет меня дядей, — такие чувства, кстати, тебе не дано понять — живет в моем загородном доме под надзором своей гувернантки мисс Призм — особы, достойной всяческого восхищения…
Алджернон. И где же этот загородный дом?
Джек. Тебе не к чему знать, друг мой. Не надейся на приглашение… Единственное, что я могу тебе сказать, — не в Шропшире.
Алджернон. Я так и думал. Потому что я целых два раза банберировал по всему Шропширу… Ну хорошо, продолжай — почему все-таки ты в городе Эрнест, а а за городом — Джек?
Джек. Дорогой Алджи, я не уверен, что ты сможешь понять мои истинные побуждения. Для этого ты недостаточно серьезен. Видишь ли, когда становишься опекуном, невольно делаешься более ответственным и начинаешь относиться ко всему с позиций высокой нравственности. Чувствуешь, что это твой долг. Но от излишней ответственности и чересчур высокой нравственности нормальный человек не может ощущать себя особенно счастливым и здоровым. И вот, чтобы расслабиться, я стараюсь вырваться в Лондон, причем всегда говорю при этом, что еду к своему младшему брату Эрнесту, который будто бы живет в Олбани и то и дело попадает в разного рода жуткие переделки. Вот, собственно, дорогой мой Алджи, и вся правда, чистая и святая.
Алджернон. Правда редко бывает чистой и еще реже святой. Иначе современная жизнь была бы невыносимо скучной, а современная литература — попросту невозможной.
Джек. И это было бы не так уж плохо.
Алджернон. Литературная критика — не твой конек, мой друг. Поэтому не садись на него. Предоставь это делать тем, кто никогда не учился в университете. Им это прекрасно удается на страницах ежедневных газет. По натуре ты прирожденный банберист. Я имею все основания называть тебя так. Ты один из самых законченных банберистов на свете.
Джек. Объясни, Бога ради, что ты под этим имеешь в виду?
Алджернон. Ты очень удачно выдумал младшего брата по имени Эрнест и благодаря ему можешь ездить в Лондон, когда тебе только вздумается. Я же придумал вечно больного мистера Банбери, чтобы навещать его в деревне, когда мне заблагорассудится, и должен тебе сказать, что этот незаменимый джентльмен постоянно меня выручает.
Джек. Чепуха какая.
Алджернон. Вовсе не чепуха. Банбери — просто бесценная находка. Если бы не его хлипкое здоровье, я не смог бы, например, обещать тебе пообедать с тобой сегодня вечером в «Савое»[6], так как тетя Огаста пригласила меня к себе на обед еще за неделю.
Джек. Я, кажется, никуда тебя не приглашал обедать сегодня вечером.
Алджернон. Знаю. Это из-за твоей жуткой небрежности в рассылке приглашений. Очень неосмотрительно с твоей стороны. Нет ничего хуже, чем не получить приглашения из-за чьей-то небрежности.
Джек. Но я не могу обедать в «Савое». Я задолжал им около семисот фунтов. Они даже грозятся взыскать с меня долг через суд. Словом, они и так уже сидят у меня в печенках.
Алджернон. А почему бы тебе не расплатиться с ними? У тебя же денег куры не клюют.
Джек. Да, но у Эрнеста нет денег, а я обязан поддерживать его репутацию.
Алджернон. Ну, тогда давай пообедаем у Виллиса.
Джек. Лучше обедай у своей тети Огасты.
Алджернон. Не имею ни малейшего желания. Начать с того, что я обедал у нее в понедельник, а обедать с родственниками достаточно и одного раза в неделю. А кроме того, когда я там обедаю, со мной обращаются как с членом семьи, и я оказываюсь то вовсе без дамы, то сразу с двумя. И, наконец, я прекрасно знаю, с кем тетушка собирается посадить меня сегодня. Сегодня меня посадят с Мэри Фаркар, которая любит флиртовать через стол со своим собственным мужем. А это не очень приятно. Я бы сказал — даже неприлично… но такого рода вещи все больше входят в моду. Просто безобразие, сколько женщин в Лондоне флиртует со своими собственными мужьями. Это выглядит совершенно противоестественно. Все равно что на людях стирать чистое белье[7]. Кроме того, теперь, когда я убедился, что ты заядлый банберист, я, естественно, хочу с тобой поговорить о банберизме. Хочу рассказать тебе правила.
Джек. Да никакой я не банберист. Если Гвендолен согласится выйти за меня замуж, я тут же разделаюсь со своим братцем; впрочем, я покончу с ним в любом случае. Сесили что-то слишком заинтересовалась им. Постоянно упрашивает меня простить его, ну и прочее в том же духе. Мне это уже начинает надоедать. Так что я собираюсь избавиться от Эрнеста, да и тебе советую сделать то же самое с мистером… с твоим немощным другом, которому ты дал такое нелепое имя.
Алджернон. Ничто не заставит меня расстаться с мистером Банбери, и если ты когда-нибудь женишься, что представляется мне маловероятным, ты будешь очень рад знакомству с мистером Банбери. Женатый человек, не знакомый с мистером Банбери, влачит ужасно скучное существование.
Джек. Глупости. Если я женюсь на такой очаровательной девушке, как Гвендолен, — а она единственная девушка, на которой я хотел бы жениться, — то поверь, я и знать не захочу твоего мистера Банбери.
Алджернон. Зато твоя жена захочет. Ты, должно быть, не совсем себе представляешь, что в семейной жизни втроем весело, а вдвоем скучно.
Джек (назидательно). Это, мой дорогой юный друг, всего лишь теория, которую безнравственные французские пьесы насаждают вот уже целых полвека.
Алджернон. И которую счастливые английские семьи подтвердили на практике за половину этого времени.
