– Последствия субдуральной гематомы зависят от того, какая часть мозга подверглась давлению, – пробормотала Уинтер.
Марк кивнул со всей серьезностью.
– И от того, насколько быстро ее удалили, – добавил он и замолчал, не решаясь задать вопрос. За прошедшие полчаса печаль девушки улетучилась, уступив место удивлению и любопытству. Но теперь она заговорила о последствиях, и они вернулись к началу – к трагической истории ее подруги. – Как сейчас чувствует себя Эллисон?
– Эллисон чувствует себя прекрасно, – подчеркнуто резко ответила Уинтер. Потом ее голос, немного смягчившись, сочувственно дрогнул, когда она вспомнила о разбившихся вдребезги мечтах подруги. – Естественно, она никогда больше не будет прыгать через препятствия, никогда не станет олимпийской чемпионкой. Это было бы слишком опасно. У Эллисон нарушилась способность точно определять расстояние, а из-за других травм – сломанные тазовые кости, поврежденные нервы – она теперь не такая сильная, как раньше.
Марк понимающе кивнул. Эллисон очень повезло, что она вообще осталась жива, не говоря уж о том, что она прекрасно себя чувствует.
– Ее выздоровление было чудом. Первые несколько недель врачи даже не были уверены, что она выживет. – Уинтер подумала, что неизвестно, какова в этом чуде доля медицины, а какова – невероятной воли ее подруги, живой и борющейся внутри неподвижного тела. – Но она таки выкарабкалась, а затем потянулись месяцы восстановления. Эллисон пропустила год в университете. Ей пришлось заново учиться читать, писать, ходить и говорить.
– Но сейчас она все это делает?
– О да. Она чуть прихрамывает из-за перелома тазовых костей. Иногда я спрашиваю себя, не мучают ли ее боли, – тихо заметила Уинтер. Эллисон никогда об этом не говорила. – Какое-то время мы о чем-нибудь говорили с Эллисон, а через пять минут она уже не могла это вспомнить.
– Она не могла формировать новые воспоминания, – сказал Марк.
– Не могла формировать новые воспоминания, – задумчиво повторила Уинтер. – Это медицинское определение?
– Да.
«О чем она думает? – терялся в догадках Марк, следя за тем, как фиалковые глаза посерьезнели еще больше. – О том, как ужасно забыть любое мгновение своей жизни, едва оно пройдет, и никогда не создать новых воспоминаний? Или она думает совсем о другом – о том, что лучше забывать, чем помнить?»
– Но теперь она может? – помолчав, спросил Марк. Он надеялся снова вызвать искру, заговорив о чудесном выздоровлении Эллисон. – Сейчас Эллисон снова способна формировать новые воспоминания?
– Да. Сейчас она чувствует себя прекрасно. – Уинтер хотела было о чем-то спросить, но вместо этого, прихватив нижнюю губу зубами и покусывая ее, стала взвешивать «за» и «против».
– Спрашивайте, – мягко поощрил Марк.
Он догадался, что, сделав полный круг, они вернулись к началу, к тому, чем были вызваны эти поиски. К вопросу, все еще остававшемуся без ответа.
По всей видимости, она беспокоилась не о прогнозе – всегда ли ее подруга будет чувствовать себя хорошо? И не являлась адвокатом, добывающим сведения о качестве медицинской помощи, – сможет ли мой клиент подать в суд? Ответы на эти вопросы она знала. Эллисон чувствует себя прекрасно.
Здесь что-то другое.
– Вам это покажется глупостью…
– Не страшно.
– До несчастного случая Эллисон не обладала ни чувством цвета, ни чувством стиля или композиции. Совершенно. – Уинтер помолчала, потом предложила Марку: – Представьте себе Ирландию. Первое, что придет в голову.
– Готово.
– Ну и что вы видите?
– Зеленое…
– Отлично. Зеленые глаза, светлая кожа, веснушки, длинная грива золотисто-рыжих волос. Это Эллисон. Родилась в США, но корни ее чисто ирландские. Так вот, до несчастного случая она носила одежду цвета фуксии, ярко-красную, пунцовую или пурпурную, даже не представляя, насколько она убийственна для ее внешности.
Уинтер употребила слово «убийственна», но за ним стояли не раздражение или злость, а лишь обожание и теплота.
– До несчастного случая, – продолжала Уинтер, – у Эллисон был округлый и четкий почерк. А ее рисунки – Эллисон все время что-нибудь рисовала, зачастую машинально – были примитивны и казались детскими. Вы знали, что это лошади – что еще могла рисовать Эллисон? – но это была только догадка. А если бы вы не знали Эллисон, то ни за что бы не поняли.
– А теперь?
– Теперь? Теперь у нее элегантный и красивый почерк. Ее рисунки вполне можно было бы продавать. И у нее удивительное чувство цвета, стиля и композиции. Между прочим, две недели назад она окончила этот университет, ее специализацией стал дизайн, и она собирается работать дизайнером в «Элегансе», том самом, который занимается интерьерами и находится в Беверли-Хиллз. – Уинтер потянула широкую травинку и тихо спросила: – И что вы думаете? Это может иметь отношение к травме головы? Или…
– Или?
– …Или это чудо? Может быть, новый невероятный талант – это божественный дар взамен того, что был у нее отнят?
Марк посмотрел в фиалковые глаза, смягченные надеждой. Ей хотелось верить в чудо. Ей хотелось верить в божественную волшебную палочку, которая с легкостью могла превратить трагедию в радость, прогнать прочь печаль, создать новые чудесные воспоминания.
Марк желал бы знать, каких чудес она ждет для себя самой, какие боль и печаль надо превратить в радость.
– Это кажется чудом, – спокойно ответил он. – Волшебная, чудесная целительная способность мозга, которую пока не в состоянии объяснить современная наука.
Уинтер хотела что-то сказать, но ее прервал удар колокола на соседней колокольне. Девушка слушала, молча считая про себя удары, отмечающие наступивший час. Осознав, она расширила глаза.
– Восемь часов! Мне надо идти.
Уинтер быстро поднялась, Марк тоже. Наверное, она опоздала на свидание, но Марку пришли на ум более чарующие образы: кареты, превращающиеся в тыквы, и белые кони, становящиеся мышами.
– Не хотите как-нибудь погулять? – спросил Марк, повинуясь импульсу и торопясь сказать, прежде чем она исчезнет навсегда.
– О!
Вопрос застал Уинтер врасплох. Он настолько не вязался с их разговором! Обычно так свидания не назначают, она не сделала ничего, чтобы это случилось. Она не флиртовала, не дразнила, не играла. Ее глаза не соблазняли, она не надувала губки, в ее голосе не звучали провоцирующие модуляции.
– Хорошо, – наконец неуверенно проронила она. – Не знаю, не знаю…
– В субботу? Пообедаем? Сходим в кино? – мягко наступал Марк, чувствуя ее нерешительность, боясь, как бы она не передумала.
– Неплохая программа.
Мозг Уинтер лихорадочно работал, пока она пыталась переключиться на знакомую ей роль искусительницы. Она отшлифовала эту роль, с каждым новым выступлением делая ее все более безупречной, а та давалась ей все легче и легче… до этого момента. Она пыталась мягко промурлыкать в ответ, но слова пришли быстрее, чем нужный тон. Уинтер услышала свой голос, прозвучавший серьезно, как будто она спрашивает юношу о нейрохирургии:
