— Это портрет кисти художника Боровиковского, — сказала Прасковья Антоновна. — Писан в прошлом годе.
Тут же были парные портреты Викентия Дмитриевича при орденах и Прасковьи Антоновны в бальном платье и с атласной лентою в волосах, писаный несколько лет тому назад мадам Виже Лебрен. Со стен смотрели и другие лица: в пышных париках и платьях на старинный манер. Были тут не только пейзажи, но и сцены из жизни. Но все рассматривать они не стали, а поднялись сразу на второй этаж.
— Вы ведь, верно, устали с дороги? Отдохните, я отведу вас в ваши комнаты. Устраивайтесь спокойно, дорогие племянницы… А к тебе, сестра, уже не взыщи, приду скоренько поговорить. Надобно нам многое обсудить, — сказала Прасковья Антоновна и тут же показала комнаты, отведенные гостям.
Каждая комната была по-своему роскошна. Тот же паркет, и шелк, и атлас. Огромные зеркала в золоченых рамах, кровати под пологами. Кузины Анна и Елизавета скромно удалились, оставив приезжих отдыхать с дороги и приходить в себя от впечатлений.
А вечером прибыл Викентий Дмитриевич и тут же отправился здороваться с невесткой и племянницами. Перед самым его приходом дамы пили чай в небольшой овальной гостиной, и Прасковья Антоновна рассказывала:
— Викентий Дмитриевич теперь имеет третий чин. Ни много ни мало — тайный советник. К тому же и орден Святого Андрея, не говоря уже о прочих привилегиях… Я теперь — «ее превосходительство». На балах и вечерах оказывают мне такой почет и уважение, что и во сне не приснится. Словом, вот куда меня Провидение вывело. Могу тебе прямо сказать, что я счастлива. И муж у меня, и дочери, и дом, и положение в обществе — все есть, и я всем довольна.
— Да, видно, каждому своя судьба назначена и от нее не уйдешь. Права ты, Прасковья, — отвечала Лукерья Антоновна.
— Добрый вечер! — донеслось с порога гостиной.
— Ах! Викентий Дмитриевич! — Прасковья Антоновна встрепенулась, встала и подошла к мужу. — Вот, изволь видеть, гостьи наши прибыли!
— Ну, здравствуй, дорогая невестка. — Викентий Дмитриевич подошел к ручке Лукерьи Антоновны. — И вы, племянницы, здравствуйте!
Девушки поднялись и сделали глубокий реверанс.
— Ну, хороши, хороши, нечего сказать. Пожалуй, не хуже столичных будут.
Племянницы от смущения зарумянились.
— И кто же из вас кто? Дайте-ка угадаю…
Викентий Дмитриевич сел напротив старшей и сказал:
— Думаю, не ошибусь, Александра Егоровна, ежели предположу, что вы и есть та самая новорожденная, на крестинах которой я имел счастье присутствовать тому уж много лет.
Саша смущенно наклонила голову и еще больше покраснела.
— Помнится, как тогда я сказал вашему батюшке, что рождением вашим не только семейство, но и уезд пополнился настоящей красавицей. И я не ошибся.
— Да что вы, дядюшка… Какая я красавица, — оробев, пробормотала девушка.
— Ну-ну, поверь мне. Я многих красавиц на своем веку перевидал, и ты им не уступишь. Ты еще просто себя не видишь. А это и есть Ксения Егоровна? — повернулся он к другой.
— Да, дядюшка! — бойкая Ксения тут же откликнулась, нисколько не смутившись.
— Вижу, вижу… Что ж, Анна, Елизавета! Вот, пожалуй, вам достойные соперницы будут! — сказал он своим дочерям.
— Я соперничества не боюсь! — гордо ответила Анна. — Со мной поспорить трудно будет!
Анна гордо подняла голову. Она и в самом деле была хороша: черные кудри, темные яркие глаза, сиявшие, как звезды. К тому же со вкусом одета, прекрасно воспитана в пансионе, богата. Отец ее, человек с обширными связями, в подругах — одни княжны да графские дочки. Ни в танцах, ни в игре на фортепиано ей равной не сыскать. А уж гордячка! Только эта вот надменность во взоре, капризно да упрямо сжатые губы немного портили первое впечатление. В ее характере заметно было своеволие!
— Я тоже не боюсь, — мягко вторила сестре младшая Елизавета, я нынче выезжать еще не буду, — и лукаво улыбнулась.
Все рассмеялись ее словам:
— Разумница моя. — Прасковья Антоновна обняла дочь.
Елизавете только исполнилось пятнадцать лет, у нее были такие же смоляные кудри, как у старшей сестры и такие же темные глаза. Но она была мягче, добрее, приветливее. Она училась не в пансионе, а дома, с гувернантками, так как мать не желала отпускать ее от себя и хотела сама участвовать в воспитании дочери.
— Что ж, ужинаем мы поздно, — Викентий Дмитриевич поднялся с кресла, — в девять. Времени до ужина еще достаточно. Отдохните, гостьи дорогие, побудьте пока с сестрами, а вас, Лукерья Антоновна, попрошу покамест остаться со мной и Прасковьей Антоновной. Надобно нам кое-что вместе обсудить.
Девушки быстро вышли из гостиной, оставив взрослых для беседы.
— Ну, что? — начала Анна. — Вы, верно, поражены нашим palazzo[2]?
Она стояла не лестнице и казалась чуть выше своих кузин, поэтому имела возможность смотреть на них свысока.
— Уж ты и скажешь, сестрица, — рассмеялась Елизавета. — Дворец!..
— Иначе как дворцом наш дом и не назовешь. — Анна начала медленно подниматься по лестнице, ведя сестер за собой. — Смею вам заметить, и тебе тоже, — сверкнула она глазами на Лизу, — что в Петербурге немного найдется домов, где бы была такая роскошь.
— Да, дворец и впрямь роскошный, — ответила Ксения. — Наш дом и в сравнение не идет. У нас все так просто…
— Но уютно, — перебила Саша. — И я бы хотела, чтобы вы непременно погостили у нас.
— Уютно? — переспросила Анна. — Должно быть, это… м-м… мило…
В голосе ее скользила ничем не прикрытая насмешка.
— Да мы ведь бывали у вас, — сказала Лиза.
— Когда? — живо спросила Ксения.
— Давно. Я того не помню, да и Анна, наверное, тоже не помнит…
— Вот еще… — пробормотала Анна.
— …но мама говорила, что мы тогда бывали у вас и что мы тогда были очень дружны. От этого мама и решила в этом году пригласить вас погостить. Я очень рада! — говорила Лиза. — А вот Аня была против.
— Это еще почему? — поинтересовалась Ксения.
— Она боится…
— Я? Боюсь? Чего? Помилуй Бог! — воскликнула Анна.
— Это ее второй сезон. Она начала выезжать в прошлом году…
— Я не желаю ничего слушать! — прервала сестру Анна. — Я ухожу. Хочу отдохнуть.
Анна повернулась к кузинам:
— Если желаете, можете перед ужином зайти ко мне. Впрочем, я не настаиваю. — Она сухо кивнула и ушла.
— Мы, кажется, обидели ее, — сказала Саша.
— Ничуть. По правде сказать, — Лиза улыбнулась, — она иногда бывает такой несносной, что просто невозможно терпеть. Так и хочется над ней подтрунить. А вот, кстати, и моя комната. Идемте. — И Лиза открыла дверь, приглашая гостий к себе.
