— Откуда вы знали? — допытывались родители. — Откуда!
— Понятия не имею, — обычно отвечала Изабел, но иногда, чтобы порадовать заказчиков, пожимала плечами: — Знала и все.
Но она не знала. Ничего не знала. Не знала даже, что происходит в ее собственной жизни. В течение прошлого года она обнаруживала белый прозрачный шарф в корзинке с грязным бельем, серебряный браслет на кухне и даже тампон в корзинке для мусора, хотя у нее в тот момент не было месячных. Но Люк клялся, что все это принадлежит подружкам забегавших в гости приятелей из бара.
— Не думаешь, что будь у меня кто-то, я бы прятал ее вещи, а не выставлял напоказ? — смеялся он, явно считая ее ненормальной.
Несколько раз она приходила в бар по вечерам и заставала его в обществе красивых женщин, смеющегося, позволявшего им класть ему руки на плечи. Но стоило Люку завидеть Изабел, как он стряхивал эти назойливые руки, словно дождевые капли, и целовал ее. И все же у нее оставалось такое чувство, будто он сейчас не с ней, а с кем-то другим.
Три ночи назад ее разбудил телефонный звонок, и когда она, перегнувшись через Люка, взяла трубку, послышался тихий женский плач.
— Кто это? — спросила она. В трубке стояла мертвая тишина. Оглянувшись, она, к полному своему потрясению, увидела, что глаза Люка открыты и влажны от слез. Она быстро села и уставилась на него.
— Просто сон, — отмахнулся он. — Спи.
Он повернулся к ней, положил руку на ее бедро и почти мгновенно заснул. А она долго лежала, глядя в потолок.
Но наутро, когда Люк был в баре, какая-то женщина позвонила и назвала ее по имени. И рассказала, что пять лет была любовницей Люка.
— Я все о вас знаю, Изабел, — добавила она. — Не думаете, что пришло время и вам узнать обо мне?
Изабел оперлась ладонью о кухонную стойку.
— Я беременна и думаю, стоит об этом вам сообщить, — продолжала женщина.
У Изабел подкосились ноги.
— Кто-то звонит в дверь, — выдавила она, повесила трубку и больше не подходила к трезвонившему телефону.
Беременна! Они с Люком отчаянно хотели детей. Она десять лет пыталась забеременеть, прежде чем все анализы, травы и способы лечения не сломили ее. Люк и слышать не хотел об усыновлении.
— То, что у нас нет детей, — не самое ужасное на свете обстоятельство.
Изабел считала иначе, но не знала, что делать. Она заставила Люка превратить запасную спальню, предназначавшуюся ранее для детской, в темную комнату. И единственными детскими лицами, украшавшими ее, были те, которые она фотографировала.
Сначала, узнав о беременной любовнице Люка, она подумала, что настал конец мира. Но потом сказала себе, что это всего лишь конец одного-единственного мира. Ее мира. Она заслуживает куда больше того, что имеет. И сбросит старую жизнь, как бабочка — кокон.
Ее спина ноет, и она прижимается к сиденью. В прошлом месяце она ходила на массаж, и массажистка, женщина с желтым конским хвостом, мяла ее тело.
— Здесь у вас напряжено, — изрекла она, похлопав по лопаткам Изабел. — Стресс. Гнев. А здесь — печаль, — продолжала она, коснувшись позвоночника, и Изабел, мучительно морщась, вцепилась в край стола.
«Здесь печаль»…
Мать часто говаривала, что, если почаще улыбаться, захочется улыбаться снова и снова. Господь вознаграждает счастье. И в фотостудии люди всегда подмечали ее сияющую, веселую улыбку, магнитом притягивавшую к ней детей. Но сейчас она не может улыбнуться… как ни старается.
Изабел смотрит на часы. Уже середина дня. И она проголодалась. Ее сотовый звонит, но она не берет трубку, опасаясь, что это снова любовница Люка. А ведь Изабел даже не знает ее имени. К этому времени Люк уже пришел домой и ищет ее вне себя от отчаяния. А может, в бешенстве колотит посуду о кухонный пол, как в тот день, когда она впервые сказала, что ей не нравится жить здесь и Кейп-Код ее душит. За все годы, что они прожили вместе, он пальцем ее не тронул, руку не поднял, голоса не повысил, но расколотил пять наборов блюд, несколько стаканов и статуэтку, которую купил ей в шутку: маленький скотч-терьер с крошечной золотой цепочкой.
А может, он вовсе не злится. Может, наоборот, почувствовал облегчение. Но кого она дурачит? Его нет дома. И он не читал ее жалкого унизительного письма.
«Дорогой Люк, я хочу развода. Найди адвоката. Изабел».
Конечно, он с этой новой женщиной. Беременной его ребенком.
Она рассерженно вытирает глаза. И видит малыша. Маленького, переливающегося жемчужным светом. Видит глазами Люка. Не своими.
А потом закрывает глаза, всего на секунду. А когда открывает, не понимает, где находится. Дорога совершенно незнакома.
Изабел включает радио. Рок-станцию. Слышится громкий вой Тэмми Уайнет. Вот и прекрасно! Когда сердце так болит, самое лучшее — подпевать во весь голос. Если Тэмми способна выжить, значит, выживет и она.
Изабел думает о деньгах в своем кармане, о камерах на заднем сиденье, о том, что мать, может быть, примет ее, блудную дочь.
— Я никогда его не любила, — скажет мать о Люке, и Изабел надеется услышать: «но всегда любила тебя».
Мать всю жизнь прожила недалеко от Бостона, вынесла смерть мужа, в тридцать лет умершего от сердечного приступа прямо на ступеньках магазина, где покупал продукты. Выдержала побег дочери с автомехаником, мужчиной, который, по ее мнению, был сплошной неприятностью.
Туман становится еще гуще, видимость просто ужасная. Черт. Она, похоже, заблудилась. Сделала ошибку, поехав в обход. Но ведь всегда можно повернуть и добраться до шоссе! Может, стоит остановиться в придорожном кафе, наесться всяких вредных вкусностей, всего, что она любит: яиц, бекона, сосисок.
Темнота действует на нервы и в это время дня кажется неестественной. Хотя Изабел понимает, что это всего лишь туман, ей становится не по себе. Она включает и выключает противотуманные фары, пытаясь разрезать мрак, но туман шевелится, как живой, и она видит нечто вроде обрывков снимка. Свет выхватывает отдельные предметы. Что-то красное. Блеск хрома.
Посреди дороги стоит машина. Стоит на встречной полосе. Фары выключены. В глаза бросается красное платье.
Изабел вздрагивает. Она понимает, что машина не двигается, но впечатление такое, будто та мчится навстречу и с каждым мигом вырастает все больше, хотя Изабел и пытается разминуться с ней. Но дорога слишком узка, обсажена высокими толстыми деревьями.
Глаза Изабел мечутся из стороны в сторону, но деваться некуда. И развернуться нет места. Невозможно даже остановиться, как она ни жмет на тормоза. О, Иисусе!
Изабел маневрирует, стараясь не врезаться в дерево. Машина сбавляет скорость, но по-прежнему несет ее вперед. Время растягивается, как резинка. Замедляет ход. Потрясенная Изабел видит женщину с короткими, торчащими ежиком светлыми волосами. Платье сбилось до колен и постепенно появляется в фокусе, будто один из негативов Изабел, лежащий в проявителе. Женщина просто стоит перед машиной, не двигаясь, глядя так, словно знает, что случится, и ожидая этого. Изабел снова пытается свернуть в сторону. Шины визжат, сердце сжимается.
