— Знаете что? Сестра Агата вегетарианка. Можете в это поверить? Она ходит в магазин здоровой еды!
Тед улыбнулся.
— Ну, по крайней мере ей не нужно думать о том, в какой из дней нельзя есть мяса. Ешь свою курицу.
Эми ткнула вилкой в тарелку, подцепила суфле и положила его себе в рот.
— Слушай, Мария, — сказала она, — ты слышала новую шутку про заводных кукол?
Мария вздохнула.
— Какую?
— Про новую куклу «президент Кеннеди». Ты ее заводишь, и ее брат идет вперед!
Эми запрокинула голову и разразилась заливистым смехом, не замечая вежливой улыбки отца и приподнятой брови матери. Мария, занятая своими собственными мыслями, сидела, подперев голову рукой и уставясь в тарелку.
— А как вам новая кукла Хелен Келлер[4]? — продолжала Эми.
— Довольно, юная леди, — не выдержала Люссиль, — не знаю, где ты набралась этих шуточек, они отвратительны.
— Ой, мам, да все ребята в школе рассказывают их!
Покачав головой, Люссиль пробормотала что-то вроде «ох уж эти общественные школы» и потянулась к суфле.
— Ты ее заводишь, и она идет прямо лбом в стену!
— Довольно! — стукнув ладонью о стол, рявкнула Люссиль. — Не понимаю, что забавного в том, чтобы насмехаться над нашим президентом и бедной женщиной…
— Люссиль, — спокойно произнес Тед, — у двенадцатилетних весьма оригинальное чувство юмора. Школа здесь совершенно ни при чем.
— Слушай, Мария, — сказала Эми, бросив вилку на тарелку, — а чего ты такая тихая? Спорим, из-за того, что Майк тебе сегодня не позвонил.
Мария выпрямилась и потерла рукой шею.
— Он и не должен был мне звонить. К нему сегодня родственники приезжают, а мне нужно закончить доклад.
Тед взял корочку хлеба и промокнул ею соус в тарелке.
— Тот, что ты должна написать по французскому? Помочь тебе?
— Нет, папа, спасибо.
— А я собираюсь взять испанский, — сказала Эми, — сестра Агата говорит, что нужно учить тот язык, который ты сможешь использовать. В Лос-Анджелесе каждый должен знать испанский.
— Я знаю, — сказала Мария, — я думала начать изучать суахили.
Тонкие брови Люссиль поползли вверх.
— С чего бы это?
— Я хочу вступить в Корпус мира.
— Это что-то новенькое. А как же колледж?
— Я могу поступить в колледж потом, когда вернусь. Это всего на два года, у нас все только и говорят о том, чтобы стать волонтерами. Я бы хотела поехать на Танганьику или еще куда-нибудь.
Люссиль машинально убрала с лица несколько выбившихся прядок волос и воткнула вилку в кусок курицы. Каждый месяц Мария делала новое заявление относительно своего будущего, и каждый раз оно кардинальным образом менялось. Она в мельчайших подробностях расписывала свое будущее и говорила о нем с таким вдохновением и энтузиазмом, что могла убедить в твердости своего решения любого не знающего ее человека. Однако ее семья знала цену подобным заявлениям. Через месяц она полностью забывала о том, что говорила, и увлекалась другой «гениальной» идеей.
— Сначала закончи школу: тебе еще учиться год.
— Год и восемь недель.
Люссиль закатила глаза к потолку.
— Ну, да. Это же целая вечность.
Мария повернулась к отцу.
— Пап, ну ты-то меня понимаешь?
Он улыбнулся и отодвинулся от стола.
— Я думал, ты хочешь поступить в художественную школу и стать дизайнером одежды.
— А до этого ты хотела стать танцовщицей, — вставила Эми.
Мария пожала плечами.
— На этот раз все серьезно.
Пока дочери убирали со стола посуду, Люссиль Мак-Фарленд остановилась у стеклянной раздвижной двери, ведущей из кухни в патио, и, глядя в темноту, недовольно покачала головой. Задний двор тонул в темноте, которая царила за границами льющегося из столовой света, скрывая лужайку, деревья, купальные кабинки и птичью купальню. Можно было увидеть лишь ближайший угол плавательного бассейна, белого и сухого. За всем этим возвышался невидимый холм, на котором располагался следующий ярус домов, возвышающихся над Кларидж Драйв наподобие того, как дом Мак-Фарлендов возвышался над нижней улицей. Это был самый лучший район Тарзаны с современными домами из стекла, пальмами, бассейнами и богатыми прихожанами церкви Святого Себастьяна. Наверху на фоне весеннего неба светился мягким светом дом Томасов, а издалека доносился раскатистый смех. Люссиль снова покачала головой и отвернулась.
— Надеюсь, завтра рабочие все сделают и мы сможем наполнить бассейн водой. Не люблю, когда он стоит пустой, ужасное зрелище.
— Да ладно, мам, плавать-то все равно еще холодно.
— Да, однако на днях это не остановило тебя и Майка от купания, в результате чего тебя чуть не убило током.
Мария наблюдала за тем, как ее мать заворачивает остатки курицы в пленку и убирает их в холодильник. Она знала, что завтрашний ужин будет одним из «томатных сюрпризов» Люссиль Мак-Фарленд.
— А я-то тут при чем? Не я же вызвала короткое замыкание в подсветке.
— Я до смерти испугалась, когда услышала твой крик и увидела, что Майк вытаскивает тебя из воды.
— Мне не было больно, мам, просто я сильно испугалась.
— Все равно, мне это не нравится. Я как-то прочитала в газете про женщину, которая погибла в бассейне отеля из-за короткого замыкания в системе освещения. Ты могла очень сильно пострадать, Мария.
Переглянувшись с сестрой, Мария повесила влажное полотенце и сказала, что пойдет к себе в комнату.
— Ты что, не будешь смотреть с нами шоу Эда Салливана? Сегодня будет Джуди Гарленд, причем в цвете.
— Не могу, мам. Мне на этой неделе сдавать доклад, а я его еще не напечатала.
Мария направилась к кухонной двери, как вдруг почувствовала на своей руке руку матери.
— Ты себя хорошо чувствуешь, дорогая? — тихо спросила она.
Мария улыбнулась матери и сжала ее руку.
— Хорошо. Просто у меня много дел, которые нужно сделать.
По дороге в свою комнату Мария на секунду заглянула в гостиную. Она увидела отца, который с бокалом бурбона в одной руке и пультом дистанционного управления в другой переключал каналы большого телевизора. Тед Мак-Фарленд был красивым мужчиной. В свои сорок пять он имел по-прежнему стройное, атлетическое тело, молодецкую форму которого поддерживал ежедневным энергичным плаванием в бассейне и занятием раз в неделю в тренажерном зале. Волосы, короткие и слегка волнистые, по-прежнему были темно-каштановыми, разве что с небольшой сединой на висках. Его квадратное мужественное лицо смягчалось морщинками в уголках глаз, что выдавало в нем человека, любящего посмеяться.
