– Виолета жаловалась, что печатает за высоким столом и устает.
– У нее в конторе нет и половины той работы, что у меня.
– Глаза себе намазала, как цыганка. Наверное, пошла на свидание к этому мужчине.
– Если он женатый, то должен ужинать дома в такое время.
– Значит, к другому пошла.
– Что же ей, по-твоему, делать? Домой идти и на отца смотреть?
– Я иногда думаю: встали бы матери из могил.
– Сначала надо подмести, потом пройтись тряпкой, тогда пол будет чистый и впитает мастику. Потом обмакиваешь тряпку в мастику и наносишь ровным слоем по всему полу, и тут начинается самое муторное: растираешь суконкой, пока не заблестит.
– Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.
– Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.
– Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.
– Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.
– Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.
– Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.
– Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.
– Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.
– Сколько уже из Италии не пишут?
– Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.
– Что это Клара в пакете унесла?
– Черствый хлеб на сухари.
– Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.
– Я им напишу, хоть они и не писали.
– Вот скосят клевер и напишут.
– Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.
– Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.
– А что писать?
– Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.
– И Берто большой привет.
– Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.
– Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.
– Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.
– Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.
– Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.
– Виолета не рассказывала новых сплетен?
– Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.
– Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.
– Хватит учиться, сколько можно?
– Папа, не ешь больше, а то лопнешь.
– Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.
– Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
– Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
– Где идет фильм Карлоса Палау?
– Премьера в «Селекте».
– После схожу, когда будет дешевле.
– На снимке в газете он – вылитый Берто.
– Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
– Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
– Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
– Виолета хотела для себя отдельного письма.
– Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
– Поешь, а то заболеешь.
– Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
– Где?
– На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
– Когда тебе снова к окулисту?
– Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
– В профиль он особенно похож на Берто.
– Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
– Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
– И снова за книги, у Миты железное зрение.
– Всё романы читали.
– Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур – было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
– Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
– Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
– Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
– Не говори так громко, а то малыш проснется.
– Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
– Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
– Санитарки все распутные.
– У них одна незамужняя родила.
– Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
– У них зубы желтые от соленой воды.
– Они на тебя точно глаз положили.
– На тебя саму глаз положили.
– Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
– Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
– Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
