Главный театр столь велик, что его актеры не видят границ сцепы и забывают о том, что они — в спектакле…»
Кирш надо было выйти из дома в семь, чтобы быть у Лизы в восемь, успев купить цветы. Она стояла под душем, смывая шампунь, когда услышала из комнаты странный звук. На душе было тревожно: прислушалась… оказалось, всего-навсего чего-то требовал загрузившийся компьютер, про который Кирш уже успела забыть. Есть такой вид эксцентричной рассеянности, когда человек спешит сделать одновременно несколько дел, начинает их и не озадачивается продолжением. Так убегает оставленное на плите молоко, сгорают утюги и вода переливается через край ванны. Но прогресс работает именно на таких людей, и Кирш, как дитя своего времени, была приучена к идеологии запуска: нужно только нажать на кнопку, а остальное— дело техники. Перед тем как идти в ванную, Кирш включила чайник и компьютер и предоставила их самим себе. К счастью, современные чайники выключаются сами, а компьютер может терпеливо дожидаться хозяина сколько угодно.
Кирш едва успела надеть шорты, когда в дверь постучали. Не найдя поблизости футболку, она наклонилась, быстрым движением рук смахнула с волос воду и, прикрыв грудь одной рукой, открыла дверь со словами:
— Чего стучишь, Ир, звонок же работает!
За порогом стояла женщина с ребенком на руках — жена того самого мужика, которого Кирш только что выкинула на улицу. Кирш отступила, пропуская растрепанную соседку в квартиру, но та осталась стоять у лестницы, с интересом разглядывая широкие голые плечи встретившей ее соседки. Женщина кокетливо пригладила волосы и вдруг, опомнившись, посмотрела на Кирш с ужасом, будто та поймала ее на месте преступления.
— Кирочка! Спасибо тебе большое! Приехала все-таки милиция за этим сумасшедшим… — Женщина заплакала, потрясла ребенка, добившись того, что тот тоже захныкал, прижала его к себе еще крепче и продолжила, шмыгая носом: — Убил бы нас Толян, если б не ты, точно убил бы!
— Да чего толку-то! Опять ведь заявление заберешь, и этот алкаш всех вас четверых замочит. Детей-то пожалей: он же уже с топором на них бросается, твой Толян!
Ира потупилась, опять потрясла ребенка и смущенно посмотрела на Кирш.
— Спасибо, если б не ты… Кирюш, может, я тебе постираю или приготовить чего, а?
— С ума сошла? — Кирш смутилась. — Детям вон готовь!
Соседка в конце концов ушла, несколько раз виновато оглянувшись на уже закрывшуюся дверь.
Мы не всегда сами выбираем компанию для своей жизни: шумные соседи становятся ее частью помимо нашей воли. Но одно дело, когда такие люди за тонкой стеной или над потолком вызывают только ярость игрой на пианино, потопами и шумным выяснением отношений. Совсем другое, если им приходится сочувствовать. Несколько раз Ира просила Кирш посидеть часок-другой с ее детьми, пока она бегала к врачу; детей приходилось то и дело сажать на горшок или менять подгузники, что Кирш делала с отвращением. Кирш ненавидела соседство с Ириным семейством, потому что, слыша шум за стеной, приходилось засыпать с болью в сердце («Не убьет ли этот мужлан-пропойца свое безропотное семейство?»). Она накрывала голову подушкой, потом откидывала ее и молотила ногой к ним в стену; часто после этого пьяный Толян затихал, если нет — приходилось повторять «личное общение», происходящее по одной схеме: Кирш влезала к соседям через балкон, Ира хватала детей в охапку и пряталась в комнате, Толян набрасывался на Кирш со стулом в руке, а потом хорошо получал от нее и иногда был изгоняем ею из квартиры. Трезвым Толян был труслив, но однажды собутыльники подговорили его на месть, подкараулили Кирш в подъезде и попробовали избить. Она тогда получила сотрясение мозга, но и «мстители» больше не захотели повторить налет. Прочие соседи называли ее «супер-менкой», не догадываясь, как в одиночестве Кирш умеет плакать, сидя за закрытой дверью на корточках.
Когда муж был в запое, Ира радовалась такой соседке, как Кирш, по стоило ему протрезветь, пустить крокодилью слезу и признаться ей в любви до гроба, как Ира начинала сторониться Кирш и посматривать на нее искоса. Только Ирины дети, мелюзга, улыбались Кирш, даже когда та называла их «спиногрызами».
Закрыв за Ирой дверь, Кирш подошла к большому зеркалу и с помощью пальцев и расчески, что называется, придала голове форму. Потом взяла со столика очки (без которых редко выходила на улицу), надела и ухмыльнулась своему отражению: с этими очками менялось даже выражение лица. Узкая оправа, подчеркивающая скулы, слегка тонированные стекла — очки делали для нее мир неприятно четким, а ее для мира неприятно циничной. Индейцы, выходя на тропу войны, для устрашения противника наносили на себя боевой раскрас, Кирш перед выходом в люди просто надевала очки. Она сожалела лишь о том, что в них нельзя оставаться во время драки или боя (что в принципе одно и то же). В других же случаях Кирш не ощущала в них острой необходимости; окулист рекомендовал их «только для походов в театр и телевизора». Но хотя она и дружила с актерами, ходила в театр, она совсем не любила телевизор. Кирш стянула очки, швырнула их на кровать и приблизила лицо к зеркалу: для двадцати девяти — слишком ребяческое лицо и глаза как у щенка, слишком открытые. Только маленькая морщинка на лбу и еще по нескольку с обеих сторон— возле рта. Сама про себя Кирш всегда думала одно и то же; «Они меня не знают. Почему? Потому, что я так хочу?»
Накануне человек, который был заведомо слабее ее, обозвал Кирш «крысенышем» и «сучьим кукловодом»… Жаль, что нельзя было парировать кулаками. Кирш еще посмотрела в собственные глаза. Потом подняла подбородок и, состроив надменно-задумчивую мину, закрыла зеркальную дверцу шкафа. Сделав это, Кирш бросила взгляд на часы и, спешно подвинув стул к компьютеру, «оседлала» его и принялась торопливо щелкать мышкой. Так, оперевшись подбородком на спинку стула, она проводила перед монитором по полчаса в день: пятнадцать минут ночью, чтобы кинуть сообщение на тематический сайт или отправить письмо, и столько же днем, чтобы просмотреть свою почту.
Было два письма. Сегодняшнее не произвело на Кирш никакого впечатления:
«К © Ты, конечно, сволочь, НО — мое тебе бесконечное ЛЮБЛЮ! © К».
Вчерашнее насторожило Кирш:
«Кирш… Хреново не по-детски. Уже нет сил пытаться попять себя. По поводу операции — это была ложь: Мне в ней отказали. Моя жизнь — это тупая ненавистная работа да девки-однодневки. Девочки, которые милые, нежные, с ними мне страшно: ущербный урод, что я могу им дать?! Я даже себе не могу ответить, кто я. Обхожу их, Кирш, ищу дешевок, С ними как в пьяном угаре: без мыслей, с ощущением собственной крутости, по тюремному девизу: «Кто е . . т — тому и мясо!» Меняю их, меняю — они не ангелы, спасающие от одиночества, а инъекции временного действия. Все обесценивается, Кирш, с космической скоростью. И я не представляю никакой ценности. Прости, что сливаю тебе все это: больше некому. Рэй».
«Блин…» — протянула Кирш и подвинула к себе телефон. Раздались короткие гудки. «Болтает — значит, не все потеряно». Кирш знала, что девушка, подписавшаяся как Рэй, была человеком безоружным и самокритичным только с другом, то есть с ней. И, написав эти несколько строк о своей никчемности, она преспокойно могла сидеть сейчас на диване, закинув ноги на стену, и вещать в телефонную трубку очередной подружке о том, что «не может жить ни с кем на одной территории, ибо она — волк-одиночка, отшельник, который не привязывается к людям».
