— Ты разбогатела? — спросил я, не глядя на нее. — Сколько ты заработала на этой истории?
— Я здесь ни при чем.
— Разве? Я предполагал встретить тебя, а встретился с пулей. Это странно. Ты же знаешь, я всегда мог заранее предсказать, когда, черт побери, пойдет дождь.
— В самом деле? — Она смотрела на меня с полным безразличием. — И когда же, черт побери, пойдет дождь?
— Этой ночью.
— Ты и сам в это не веришь.
— На что спорим?
— С тобой я не стану спорить даже на сломанную спичку — ты никогда не платишь, уж я-то те6я знаю. Ты не умеешь проигрывать. И никогда мне не верил.
— Ни тебе, ни бешеной собаке. Но той ночью я поверил. Я потерял женщину, но обзавелся кличкой: Хромой. Заодно потерял репутацию и работу. Конечно, мне не стоит жаловаться: человек, который меня нанял, заполучил три пули: одну между ног, другую в живот, а третью между глаз. Я все еще спрашиваю себя: почему не прикончили и меня тоже?
— Это из-за меня.
— Из-за тебя? — Я сделал большой глоток. Мы слишком много говорили, и в горле было сухо, как в пустыне. — Из-за тебя? Эти люди ничего не станут делать из-за тебя. Они делают, потому что делают, — и точка. Из прихоти или потому, что хотели оскорбить: ты-такое-дерьмо-что-не-стоишь-и-выстрела-в-задницу.
— Они принудили меня не видеться с тобой в, обмен на твою жизнь. Ты все еще ненавидишь
меня?
Опять включив музыку на нормальную громкость (звучала какая-то незнакомая мне песня) и уплетая за обе щеки, Тони вернулся на свое место за стойкой. На тарелочке дымилась половинка горячей сосиски и стояла бутылка кетчупа. Пожалуй, этого паренька не назовешь воплощением скромности. Он выдавил из бутылочки «Дядюшка Вильям» побольше кетчупа на сосиску. Эльза раздавила в пепельнице окурок.
— Скажи, — повторила она, — ты все еще ненавидишь меня?
Она почти умоляла, чтобы я сказал «нет». Изумрудные глаза блестели, а голос едва заметно дрожал. Почти незаметно для менее изощренного слуха, чем мой.
— Ненавидеть тебя? Я мог бы тебя убить, но я не способен ненавидеть шесть лет подряд. Я ненавидел тебя несколько месяцев, может, шесть или семь. Надо справиться у моего бухгалтера. А потом я тебя забыл.
Ну да, я знаю, что вы подумали: ну и врун, он только что говорил, что ненавидел ее пять лет, одиннадцать месяцев и три недели. Ладно, вот тогда я и был честен: я продолжал ненавидеть ее. Ненавидел ее новое дорогое пальто, как когда-то прежде она сама ненавидела все пальто на свете, ненавидел ее оскорбительное умение владеть любой ситуацией, но больше всего ненавидел ее всегдашнюю манеру смотреть на любого и каждого, будто говоря: ты мне интересен. Вот и бедняга Тони уже был у нее в кармане. Чтобы завершить удачно начатое дело, оставалось только пролить пару слезинок. Хотя бы тех самых, что уже несколько минут как застыли в ее глазах, превращая их в зеленовато поблескивающую поверхность замерзшего озера. Тони доел сосиску и теперь делано равнодушно вытирал бумажной салфеткой следы кетчупа на подбородке, не забывая держать уши по ветру.
— Ты забыл меня?
— Да, — медленно проговорил я. — Как дерево забывает об унесенном ветром сухом листочке.
— Хорошо. — Ее лицо словно окаменело, а голос высох, как один из этих проклятых листочков. — Я ведь просто забежала на минутку за сигаретами. Тони, получи с меня. Я достаточно наболталась с этой бутылкой дешевого виски. В быстрой еде хорошо то, что она быстрая, а плохо то, что это не еда, — отчеканила она, бросив презрительный взгляд на стоящую перед Тони тарелочку с остатками крошек и томатного соуса.
Подсунула под свой стакан двухтысячную купюру и хотела встать. Я остановил ее, схватив за руку.
— Пусти меня, ДикТурпин. — Она не смотрела на меня и сделала ударение на слове Дик.
Эльза умела быть жестокой, если хотела. Я почувствовал, что закипаю. Внутри забурлил гейзер, шипучая таблетка, кошачье урчание. Мой кот фырчал от злости, а не от удовольствия. Я взял бутылку «Дика» и сунул правую руку за пояс.
— Не смей называть меня бутылкой виски и Диком Турпином. Учти, я все такой же.
Мой голос, глухой от бешенства, тихим шепотом просачивался сквозь зубы. Я запустил бутылкой в стену, с той стороны от зеркала, где не было часов. Одновременно я выхватил пистолет и выстрелил прежде, чем стекло успело разбиться об оштукатуренную поверхность. Я дважды нажал на спуск. Бутылка разлетелась вдребезги, но не в воздухе, а от удара о стену, залив ее виски. Не пропали и пули: они раскололи зеркало. Да, я промазал, но я целился в Эльзу, и Эльза рассыпалась тысячей осколков. Мне стало легче. Я отыскал на полу гильзы. За полминуты они остыли достаточно, чтобы можно было их подобрать. Бледный Тони вышел из-за стойки с совком и веником, намереваясь убрать следы погрома. Обе парочки, все это время испуганно затаившиеся каждая в своем углу, встали, быстро поправили на себе одежду и ушли.
— Я в восторге: какая меткость! — съязвила Эльза, но я заметил за ироническим тоном искру тревоги в ее глазах. Она ни на минуту не теряла из виду дверь. Похоже, за ней таился кто-то еще. Кто-то, кого мог привлечь шум скандала,
— Кто должен прийти? — поинтересовался я. Эльза не ответила Ее мозг напряженно соображал.
Понять, когда она думает, было легко. Узнать, о чем именно, — невозможно. Дверь приоткрылась. Я с силой сжал «стар БМ» и положил руку на бедро, спрятав ее под полой пиджака Дверь распахнулась, и на пороге появилась одна из девчонок, весь вечер целовавшихся в углу бара Невысокая, кудрявая, одетая в мини-юбку и чулки чуть выше колена, открывавшие взглядам голые ляжки. Она не задерживаясь проследовала к своей сумке, лежавшей на столе, и собиралась удалиться, так и не сказав ни слова Но прежде чем она успела сделать это, дверь снова открылась, и девица едва не столкнулась с орангутангоподобным самцом лет тридцати, удостоившим ее зад мимолетного осмотра. У него были не то индейские, не то цыганские черты, прямые, черные как вороново крыло волосы и медное, сплошь изрытое лицо.
— Не спеши, зайчик, я приготовил тебе морковку. Скажите на милость, орангутанг умел говорить.
— Ишь ты, у тебя в приятелях настоящие джентльмены, — удивился я.
— Идиот, — ответила Эльза.
Этот шепотом произнесенный «идиот» то ли к счастью, то ли к сожалению заставил меня вновь почувствовать, что между Эльзой и мной существовало нечто большее, чем просто слова, некое товарищест— w-во, влечение, какое-то сходство или близость, пороховая дорожка, готовая опять вспыхнуть от любой искры. Рябой повернулся к нам и, увидев меня, расплылся в улыбке, делавшей его еще более уродливым. Впрочем, я отдавал должное его приветливости. На нем были белая рубашка, красные брюки и розовый пиджак. Чисто латиноамериканский вкус. Его вид внушал меньше спокойствия, чем бейсбольная бита в руках бритоголового.
— Кстати, о спешке, какого хрена здесь устроили такой бедлам? — поинтересовался вновь пришедший.
