Наша жизнь проходила на фоне гор, а вокруг располагались занимавшие много места шале, обращенные друг к другу задними фасадами, спаренные и отдельно стоящие, с плавательными бассейнами или без них, с газонами в больших и малых садах. Сосны. Оливы. А когда мы уезжали на велосипедах к блиндажам, оставшимся от Гражданской войны, то нашим взорам представала небольшая отара грязных овец, которые то медленно уходили, то так же медленно возвращались. Спокойная отара посреди поля, деревья, цветущие кустарники и облака на небе. Гравийные карьеры и небольшое озеро, затененное растительностью с противоестественно зелеными листьями. Меловая фабрика на другой стороне автострады.
Озеро было странным и с виду неприятным. Поэтому мы ходили к нему чаще поздним вечером, чтобы испытать немного страха. И в большинстве случаев делали это по настоянию Эдуардо. Он говорил, что собирается стать писателем и делает заметки. На меня производило большое впечатление то, что все, что мы делали, и все, что мы видели, было ему для чего-то нужно. Конечно же, именно это и делало его тем, кем он был. Я был уверен, что человек он незаурядный. Мне часто хотелось спросить его, откуда он знает, что это так, но именно этого спрашивать было нельзя.
Когда мы окончили начальную школу, детей Ветеринара отправили в частный колледж. Их очень рано подбирал автобус колледжа, на той же самой остановке, на которой останавливался семьдесят седьмой автобус. Он же и привозил их обратно во второй половине дня, одетых в серое и темно-синее: на девочке серая юбочка плиссе, носочки до колен, свитер и пальто, то же самое и на Эду, только вместо юбочки – брюки. Тогда же у меня появилось чувство, как будто я ничего не значу во внешнем мире, то есть за пределами нашего поселка, и это была трагедия, потому что поселок уже стал для меня внешним миром. Тем не менее очень впечатляло то, что детям Ветеринара было позволено входить в этот «центр мироздания» и выходить из него.
К этому времени моя мать начала посещать гимнастический зал «Джим-джаз», где сначала занималась аэробикой, а потом штангой и где, что самое главное, много времени проводила в сауне. Дело кончилось тем, что она совершенно забросила мое воспитание. В сущности, теперь ее интересовали только мускулы и тело, которое стало чище в «сто тысяч раз». Изредка она смотрела, как я учу уроки, словно я был инопланетянином. Когда она встречалась в гимнастическом зале с Ветеринаршей, то потом говорила о ней с неприязнью, повторяя, что мало того, что та «важная сеньора», но еще и пальцем о палец не ударит, чтобы делать что-нибудь со своим слабым здоровьем. Какая она тщедушная. Какая слабая. Сауну не переносит. Мать меня пугала, и я не видел этому конца. Мне не хотелось, чтобы она превратилась в одну из тех дам, которые появляются на экране телевизора в крошечных бикини, прикрывающих огромные мышцы со вздутыми венами.
Мой отец вообще ничем не интересовался. Наш дом являлся для него неким пересадочным пунктом между поездками. Отец никогда не разговаривал с моими учителями и не знал близко никого из соседей. Даже путал их иногда. Он принадлежал к небольшой группе жителей поселка, которых никто никогда не видел, в отличие от тех, которые постоянно были на виду. Именно так ему никогда не приходилось против воли присутствовать ни на футбольных матчах, ни на вручении призов, с которых все дети уходили с кубками или с майками. Мне не приходилось корчить печальную мину, чтобы сказать своим друзьям, будто мне нужно куда-то идти со своим отцом, когда те приходили вместе со своими. Я был очень благодарен судьбе за то, что у меня есть отец и что он не досаждает мне своим присутствием.
То же самое можно сказать и о моей матери, которая в последние годы увлечения гимнастическим залом завела роман со своим тренером. Это был молодой парень намного моложе ее, который по утрам и вечерам бегал вокруг поселка. Он был так натренирован, что мог спокойно говорить, не нарушая ритм бега, в течение полутора часов, отводившихся для пробежки. Когда он пробегал вдали или поблизости, все, включая и меня самого, любовались его ногами. И хотя его интересы, казалось, были сосредоточены почти на одном беге, следовало признать, что у нас в поселке, по-видимому, появился собственный «мистер Ноги». Мать смущалась с оттенком гордости, когда ей говорили: «Тебе звонит мистер Ноги» или: «Как дела, вас не слишком зажимает мистер Ноги?»
Он и зимой бегал в шортах, чтобы покрасоваться. Но в тех случаях, когда он ходил шагом или просто стоял на месте, беседовал со своими ученицами, которых встречал на улице, на нем были тренировочные брюки и свитер с рукавами, на котором красовалась надпись «Джим-джаз». Однажды, когда они беседовали с моей матерью и бесстыдно прикидывались, что просто болтают о пустяках, он обратился ко мне с вопросом:
– Что с тобой происходит, дружок, не хватает духу пойти в гимнастический зал?
– Спасибо, – ответил я ему, чувствуя себя отвратительно под взглядами, которые поочередно то он, то мать бросали на меня, четырнадцатилетнего мальчика, нагруженного ранцем, весившим, должно быть, килограммов двести. Что мне нравилось в американских телевизионных сериалах, так это то, что в американских школах есть специальные шкафчики для хранения книг, поэтому нет необходимости таскать их каждый день. Нравилось и то, что дети добирались до школ очень быстро, потому что мои сверстники в тех местах уже ездили на шикарных автомобилях.
В то смутное время я буквально упивался телевизором – сериалы в полдень, во второй половине дня и вечером. Они давали мне в жизни то же самое, что матери – ее штанги, сауна и, как я понимаю, тренер. Поскольку я много времени проводил дома, она могла спокойно и надолго уходить.
Был один сериал, в котором говорилось о зародыше, прилетевшем с другой планеты из космоса в хвосте какой-то кометы или что-то в этом роде, приземлившемся в болотистой местности рядом с Миссисипи и сумевшем каким-то образом развиться. Мы называли его космическим Тарзаном. Те из нас, кому выпадало счастье избежать обеда в столовой и успеть посмотреть телевизор в полдень, ни о чем другом и не говорили, а те, кто нас слушал, умирали от зависти, и это доставляло мне не меньше радости, чем сам сериал. Мне стало казаться, что в поселке все, кроме моей матери и ее тренера, прикованы к телику. Те, кто поменьше, – к мультипликационным фильмам. Ребята же моего возраста смотрели по меньшей мере по три-четыре сериала каждый день. Матери интересовались, как сбросить вес. Отцы – футболом. Так продолжалось до тех пор, пока я не излечился от этого недуга. Это случилось в походном лагере в верхнем течении Тахо.
Мы спускались по реке на шлюпках и в конце каждого этапа должны были разбивать вечером лагерь и сниматься на следующее утро. У Эдуардо на плечах появились ожоги второй степени, хотя он все время защищался майкой, кепи с огромным козырьком и суперзащитными кремами. Майка над ожогами намокала, и он очень страдал. Он, конечно, был в длинных брюках, чтобы не обжечь ноги. На него было жалко смотреть. Пока мы купались на глубоких местах реки и прыгали с мостов, он прятался под каким-нибудь деревом. Эду надевал шорты или купальный костюм только вечером, когда мы собирались на ужин, после которого следовали игры. В первые дни, когда его положение стало поистине ужасным, инструкторы предложили ему проехать вдоль реки на «лендровере», который перевозил наши съестные припасы. Эду воспринял такое предложение очень болезненно. После этого он и в самом деле появлялся только в лагере, а по вечерам свет костра освещал его одинокую фигуру, и он был похож на настоящего князя тьмы во мраке ночи.
