I
То, что есть человек, что Ты помнишь его?…
Псалом 8
Жили мы между Ипером и Соко-Минервой, ближе к Иперу, в двухэтажном домике с большой верандой наверху. Здесь я еще ребенком много катался на автомашине «альфа-ромео», которая заводилась с пол-оборота. Наш дом был своего рода шале с садом, очень ухоженным во времена моего детства и менее ухоженным ко времени моего отрочества. Это был дом номер шестнадцать по улице Рембрандта, которая шла слегка под уклон к автобусной остановке. Там внизу, на другой стороне дороги, простирался огромный, распродававшийся под застройку пустырь, на котором одиноко приютился небольшой красный навес при автобусной остановке. Порой стены навеса, которые защищали людей от ветра и дождя, кто-то разбивал, отчего земля вокруг него была всегда усыпана мелкими осколками стекла. В этих случаях люди, ожидавшие автобуса, прятались, проклиная судьбу, между не дававшими никакой защиты железными рамами, пока не появлялся семьдесят седьмой автобус. За несчастными путниками и за огромным пустырем вырисовывалась гряда гор, покрытая снегом зимой и голубой дымкой летом. Сначала, перед тем как равнинные и слегка всхолмленные места оказались застроенными шале, почти вся эта местность представляла собой огромный пустырь, на котором лето было настоящим летом, а зима – настоящей зимой. Летом птицам приходилось с трудом преодолевать плотное, знойное марево, а зимой уголь блестел, как лед. Тогда вошло в моду топить печи и камины углем и дровами, чтобы было видно, откуда идет тепло. Темными декабрьскими вечерами огонь освещал большой зал нашего дома, а мы около этого огня укрывались от холода, который приходил с гор и с неба. В такие дни мама надевала на меня свитер с капюшоном и варежки и отвозила в Соко-Минерву, там она пила пиво и любовалась, как я вожу «альфа-ромео».
Большинство семей не выносили унизительного ожидания семьдесят седьмого автобуса и пользовались для поездок либо одной, либо двумя машинами, либо одной машиной и мотоциклом. Велосипедами пользовались только дети не старше пятнадцати лет. На нашей улице жило несколько моих приятелей, с которыми я ходил сначала в детский садик, потом в начальную школу, а позднее и в среднюю. Менее внимательные родители не замечали, как быстро мы росли и отпускали длинные волосы. Мой отец, пока я рос, бывал дома редко и плохо узнавал моих друзей, да и на меня порой смотрел с удивлением, словно не понимал, кто это перед ним стоит. «Ну, мать твою! – говорил он в этих случаях. – Как быстро летит время».
До тринадцати лет, то есть за два года до того, как я перестал пользоваться велосипедом, моя мама присоединилась к группе женщин, которые занимались тем, что надолго уезжали в Ипер за покупками, водили нас по утрам в школу, а во второй половине дня – на уроки английского языка и карате. Кроме того, группа готовила детские праздники, участвовала в мероприятиях Ассоциаций родителей школьников. Позднее, когда для нас наступило время ездить в Мадрид в поисках развлечений, эта группа ожидала нас на остановке автобуса, который постоянно опаздывал. А однажды я услышал, как мама сказала в сердцах, что пропала ее молодость. Сказала она это, не обращаясь ни к кому персонально, словно говорила сама с собой. С этого момента она перестала заниматься мной и ухаживать за садом. Моя учеба больше ее не интересовала. Она прекратила заниматься кухней, одеждой и даже моим отцом и уже больше не ждала его из многочисленных поездок, не ложась спать. Мать решила заниматься только собой.
Так что у меня был собственный ключ, были деньги, чтобы купить в случае необходимости порцию пиццы, гамбургер или «кока-колу», и свобода. Ничего не случалось, если вместо того, чтобы идти в школу, я проводил утро в Ипере в спортивном комплексе, наблюдая, как плохо играют в теннис мои нигде не работавшие соседи. Меня очень удивляло, как это можно жить, ничего не делая. У них были отличные ракетки, тапочки «Найк», предназначенные специально для тенниса, и они давали нам на чай, когда мы приносили им пропущенные мячи.
– Что случилось, парень, ты не в школе?
А я еле сдерживал себя, чтобы не сказать в ответ: «А с тобой что случилось? На работу не пора?»
В Ипере также было множество неприятных субъектов, которые по утрам болтались около городского сада и магазинов скобяных товаров в надежде что-нибудь купить или стащить. Они могли потратить целых четыре часа только на то, чтобы купить какую-нибудь пару винтиков или шланг для полива. Очень много таких людей встречалось в местах, где можно было получить временную работу ремонтного рабочего, поскольку всегда кому-нибудь требовалось навесить в гараже полки. В кафетерии некоторые выпивали огромное количество кофе, проводя время за чтением газет. Они носили шорты, когда на дворе стояло лето, и теплые тренировочные костюмы зимой. Всем нам была знакома эта картина, но наши разговоры с ними ограничивались только приветствиями. Каждый раз, когда я входил в кафетерий, меня подзывал к себе взмахом руки Эйлиен.[1]Я подходил.
– Что случилось, ты опять сегодня не в школе?
Я сжимал зубы и ничего не отвечал. Я мог бы придумать себе в оправдание какую-нибудь небылицу, например, что нет преподавателя, но в этом не было смысла, ведь не отец же он мне.
У меня создавалось впечатление, что Эйлиен жил около соснового леса, потому что иногда я видел, как он играет с немецкой овчаркой, бросая ей палку. Ему было около пятидесяти лет, и он долго жил на Канарских островах у подножия вулкана Тейде. Он заплетал косичку до плеч, а на волосатой груди красовалось несколько амулетов. Да и руки у него были очень волосатые, так что кожи почти не было видно. Взгляд у него был пронизывающий, голос – грудной. В то время он постоянно читал книги Азимова и других авторов, которые писали о Вселенной.
Я познакомился с ним во время цикла лекций о феномене НЛО, которые он читал, отчего мы и прозвали его Эйлиен. Курс Культурного центра включал множество лекций от «Орнаментовки сухими цветами» до «Испании Филиппа II». Среди этих лекций был еще и хорошо продуманный цикл «Жизнь в других мирах». Я пытался убедить Эдуардо вместе прослушать этот цикл, но Эду был истым рационалистом, и то, что мне казалось чрезвычайно интересным, он считал чистейшей воды глупостью.
Эйлиен вызывал у меня значительно больший интерес, чем любой из моих наставников. Он верил в то, что говорил. Нам, его адептам, хотелось, чтобы то, что он говорил, было правдой. Меня приводило в восторг то, что на пустыре, расположенном в самом центре городской новостройки, приземлялся космический корабль с множеством инопланетян только для того, чтобы подтвердить правоту Эйлиена и заткнуть рот тем, кто обвинял его во лжи, лжи полной, поскольку ему нечем было подтвердить свои слова. С другой стороны, если так рассуждать, то церковь и все религии, вместе взятые, тоже становилась ложью, равно как и то, что каждый думает о жизни, поскольку потом оказывается, что жизнь никогда не бывает такой, как о ней думают.
