1
Лишь раз в жизни я повстречался лицом к лицу с настоящими гангстерами.
Это случилось в банке.
Я сидел на диване, проглядывал газету и смотрел мыльную оперу, которая шла в это время по телевизору.
В сериале всегда есть парочка, которая влюбляется в самом начале и порывает друг с другом в конце, а какие-нибудь мужчина и женщина, между которыми в начале вообще ничего не было, или влюбляются, или проходят эту стадию и разрывают отношения в конце, а главный герой находит или теряет себя, сидит в своей комнате или в парке или же за столом пишет письмо, а беременная героиня в смятении, она рыдает, навеки погубленная мужчиной, либо, наоборот, сама навсегда губит мужчину, и, как только доходит до постельной сцены, камера наезжает крупным планом на штору или ручку двери, что в целом напоминает галлюцинации параноика.
В это время я как раз только что потерял работу и спутницу жизни. Газеты, которые я читал, и мыльные оперы, которые смотрел, сидя на диване в кондиционированной атмосфере банка, — это все, что у меня оставалось в жизни.
Пока я ходил в банк, половина героев мыльной оперы отправилась на тот свет, а другая либо трогалась умом, либо становилась пишущей братией, или же достигала кульминационной точки, когда уже ничто, кроме чулочков школьниц, не возбуждало. Сказав свое последнее «прощай» с той стороны экрана, все эти персонажи исчезали из моей жизни навсегда.
Закончились три больших войны, менее масштабные начинались, будто вываливались из кузова грузовика, следовала кульминация, являлись и уходили новые спонсоры, загадочная красотка, гипнотизирующая взглядом миллионы мужчин, уставившись на меня, шептала «Если хочешь секса со мной, купи эти тени для век!», а следом прибывало новое войско телегероев.
2
Жил в банке на диване один старик. Его можно было назвать собственником этого дивана.
Старику был девяносто один год, и тридцать семь лет он ежедневно приходил в банк.
— Жизнь подобна сну, — говорил он, уставившись на телеэкран.
Старик смотрел телевизор совсем не так, как я.
Он смотрел в этот ящик так, будто в него вообще больше никто не смотрит.
Его стиль просмотра телепрограмм в корне отличался от способов, какими пользуются остальные.
Как только актеры начинали кричать и стягивать с себя штаны, и возлагать ответственность за войну на вымогателя-акционера, который вознамерился прибрать к рукам компанию, старик пускался в спор с экраном.
— Прекратите это сейчас же!
Продажный, вечно в стельку пьяный юрист, застреленный в старой мыльной опере восьмизарядным дальневосточным легковесом (тот был также бойфрендом и, как стало ясно из предыдущей серии, давно потерянным старшим братом невестки адвоката, которую тот обесчестил), вдруг, ни с того ни с сего, появляется в новой мыльной опере в роли молодого нейрохирурга, преследуемого кошмарами о гомосексуальном опыте, полученном в школьные предвоенные годы, и теперь готового раскроить череп каждому, кто попадет к нему на операционный стол.
— Прекратите это сейчас же!
3
— Руки вверх! — скомандовали гангстеры.
Их было четверо, одетых в узнаваемо бандитском стиле.
На них были черные шляпы, такие же черные костюмы-тройки и безукоризненно белые перчатки на руках, сжимавших одинаковые автоматы. Они стояли, полные мрачной решимости, точно воплощенные Аль Капоне, Джон Диллинджер и Клайд Бэрроу без своей подруги Бонни.
— Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал! — предупредили гангстеры.
В полном замешательстве, выполнив команду «руки вверх!», мы смотрели на гангстеров, споро и безукоризненно вершивших свою работу.
Посетители и служащие банка, а также и я лично — все были крайне польщены иметь дело с прославленными гангстерами.
Мы еще подержали руки поднятыми некоторое время, после того как они ушли, радуясь последствиям нападения.
4
— Прекратите это сейчас же! — вопил старик.
Даже в тот момент, когда гангстеры грабили банк и нам каждую минуту грозила расправа и смерть, глаза старика оставались прикованными к голубому экрану.
В мыльной опере гангстеры купались в море крови.
С хладнокровным видом Элиот Несс, знаменитый непримиримый борец с бутлегерами, засадивший самого Аль Капоне в Алькатрас, где тот стал пожизненным инвалидом, сунул свой кольт «Детектив» тридцать восьмого калибра в кобуру.
— Сколько насилия, — пробормотал Элиот Несс.
— Прекратите это, прекратите сейчас же! — причитал старик.
5
Я преподавал поэзию в «Поэтической Школе».
Так странно слышать собственные слова: «Я преподавал поэзию в поэтической школе».
Чувствуешь себя как коридорный старинного отеля «Империал» в Токио, старающийся сохранять осанку, прямой, как стержень, с подносом холодного пива, бок о бок с актрисой Кэтрин Росс, которая старательно полощет свои прелести в переносном биде.
6
Думаю, и услышать такое: «Я преподавал поэзию в поэтической школе» не менее странно, чем произнести.
— Неужели? — стонали мне в ответ или говорили что-нибудь вроде: — Ничего себе! — и затем просто замирали, осклабясь, лихорадочно соображая, словно пытаясь разрешить невиданную головоломку.
Запутавшись в размышлениях, они начинали падать духом и чахнуть.
И тогда я высылал им спасательную шлюпку.
— Слушайте, это же просто работа.
У меня не было выбора, видите ли, просто мне нужна была какая-то работа.
Изучение поэзии ничем не отличается от печатания шестидесяти слов в минуту или введения сотни вольт электрического тока в свиную голову, чтобы отправить скотину на небеса, и поэтому мне нечего было стыдиться, занимаясь подобным делом, одним из многих дел, которыми занимается человечество.
