— Не волнуйся! — радостно продолжала Андреа, глядя в сторону. — Мы выплатим тебе выходное пособие за четыре недели и напишем рекомендательное письмо.
— Погоди-ка. Меня увольняют?!
Андреа весело улыбнулась.
— Нет, Эмма, сокращают! Это совсем другое дело. Будь так добра, освободи стол до полудня. И пожалуйста, не закатывай истерику.
— И… истерику? — выдавила я.
Может, Андреа решила, что я со злости швырну компьютер в стену? Хотя… если подумать, почему бы и нет?
Она наклонилась поближе и заговорщицки произнесла:
— К тебе здесь очень хорошо относятся, Эмма, и скандалы не пойдут на пользу корпоративному духу. Ради «Бой банде», не шуми! Нам действительно очень жаль, что приходится тебя сокращать.
Я попыталась переварить услышанное. Меня словно с размаху ударили по лицу.
— Но… почему? — наконец спросила я. Мои внутренности спутались в какие-то странные тугие узлы. На секунду я даже подумала, что скоро вновь увижу батончик мюсли, съеденный по дороге на работу, — Почему вы увольняете именно меня?
Андреа на мгновение помрачнела, затем одарила меня сияющей улыбкой.
— Эмма, дорогая, мы просто сокращаем кадры. Ничего личного, поверь. Ты заслуживаешь гораздо более высокой должности, а в нашей компании расти уже некуда. К тому же ты очень быстро найдешь себе новую работу! Я с удовольствием напишу рекомендательное письмо.
Я не стала напоминать ей, что «Бой банде» — единственная звукозаписывающая студия в городе, а более чем щедрое предложение от «Коламбиа рекорде» я отвергла три месяца назад. Моя жизнь разваливалась на части.
— Понятно, — промямлила я, не зная, что еще сказать.
Мой мозг словно работал в замедленном режиме.
— Уходи до полудня, — повторила Андреа. — Никаких сцен. И еще раз: мне очень жаль.
Я открыла и закрыла рот. Слов из меня так и не вышло, поэтому я просто кивнула.
Странно: я не запаниковала, хотя мне и хотелось. Я беззвучно собрала вещи, пошла домой и проревела весь оставшийся день.
Очнувшись от тревожного сна на следующее утро, измотанная и растерянная, я изо всех сил постаралась взять себя в руки: включила компьютер, зашла на сайт поиска работы и просмотрела вакансии пиарщиков. Их было одиннадцать, и я наивно подала заявления во все фирмы, разослав факсы с моим резюме из ближайшей федэксовской конторы. Уже в полдень я притащилась домой, чувствуя себя подавленной и никчемной.
За две недели, которые я провела дома, отказываясь даже разговаривать с друзьями, меня пригласили на шесть собеседований. Увы, на пяти из них я рыдала в голос (вообще-то я не плаксива и списываю это на постбретовый синдром). На шестом собеседовании я сразу поняла, что меня не примут: на вопрос, почему я хочу стать представителем «Дж. Кэш стил», я не смогла придумать ни одной причины, по которой действительно хотела бы рекламировать производителя стали.
За это время Брет звонил трижды и безразличным тоном спрашивал, как дела. Сперва меня смутила такая забота с его стороны, но к концу второй недели истинная причина его беспокойства стала ясна.
— Послушай, Эм, я узнал, что ты потеряла работу, и мне очень тебя жаль, но я бы хотел поскорее вернуться в свою квартиру. Когда примерно ты можешь съехать?
Я обозвала его словом, за которое мама однажды прополоскала мне рот с мылом, и с такой силой бросила трубку, что та треснула.
Потом, вернувшись к покалеченному, но исправному телефону, я позвонила трем своим подругам. Они не звонили мне с тех пор, как я рассталась с Бретом, и я тоже не выходила на связь — не хотела обсуждать наш разрыв. Конечно, я полагала, что эта весть их потрясет, и надеялась на сочувствие.
«Уж они-то будут на моей стороне, — думала я, набирая Лесли. — Уж они-то меня не обидят».
И опять ошиблась.
— Мне ужасно неприятно тебе это говорить, — сказала Лесли, непринужденно подметив, что ей известно о расторжении нашей помолвки, — но ты должна знать.
— Ну, так говори…
Я ждала объяснений и задавалась вопросом, почему Лесли не зашла ко мне и даже не позвонила, узнав о моей беде.
— С другой стороны… может, и не стоит, — быстро добавила она.
Я вздохнула. Мне было не до глупых загадок.
— Лесли, любая плохая новость — ничто по сравнению с тем, что я переживаю сейчас.
В конце концов, что могло быть хуже разрыва помолвки и увольнения на следующий же день?
— Ну, если так… — протянула моя подруга и умолкла. — Тогда слушай. Я не знаю, какие слова полагается говорить в таких случаях, поэтому скажу прямо: Аманда спит с Бретом.
Понятно. Вот что может быть хуже разрыва помолвки и увольнения на следующий же день.
Я беззвучно раскрыла рот. У меня из груди словно выкачали весь воздух, я даже вдохнуть не могла. Лесли нарушила тишину:
— Эмма? Ты еще здесь?
— Арграргр…
Из горла шли только какие-то булькающие звуки.
— Ты как?
— Арграргр…
— Послушай, Эмма, когда это произошло, вы уже расстались. Аманда говорит, первый раз они переспали через три дня после вашего разрыва. Брету нужно было где-то переночевать, понимаешь? Все вышло случайно.
Меня затошнило, причем по-настоящему.
— Ты об этом знала? — спросила я, несколько раз сглотнув слюну. — И Мона тоже?
— Ну… да.
— С каких пор? Молчание.
— С каких пор, я спрашиваю?
— С прошлой недели.
— Убью эту сволочь, — выдохнула я, вдруг возненавидев Аманду всей душой.
— Эмма, не говори так, — ласково пролепетала Лесли. — Признай, вы с Бретом к тому времени уже расстались.
От удивления я подавилась кислотой, которая поднялась к моему горлу.
— Ты ее защищаешь?! — прошептала я, когда голосовые связки снова заработали.
— Нет, вовсе нет! — вскричала Лесли, — Но подумай логически: Брет ведь тебе не изменил.
— То есть…
— Эмма, мы с Моной уже все обсудили и не считаем, что Аманда поступила дурно. Ситуация, конечно, неприятная, однако через пару недель тебе полегчает. Давайте встретимся и вместе поужинаем. Аманда будет рада тебя увидеть.
Я оторопела.
— Мне пора, — буркнула я и повесила трубку, чтобы не разрыдаться при Лесли.
Затем я позвонила Джинни, почему-то рассчитывая на поддержку и утешение. Шесть лет назад отец переехал в Атланту с новой женой, которая была младше его на двадцать лет, а три года назад мама умотала в Калифорнию с мужем — на двадцать лет ее старше. Словом, из родни поблизости жила только сестра. Увы, мы с ней были разные, как день и ночь. Разговор по душам в ее представлении сводился к тому, чтобы довести меня до слез и убедить, что я — полное ничтожество.
