В кафе при универмаге подобные беседы звучали редко, а я, признаться, участвовал в них еще реже. Политика меня никогда не занимала. (На двух последних выборах я вообще не голосовал, хотя в 1997-м отдал голос за Тони Блэра — в основном потому, что воображал, будто Каролина от меня этого ждет.) А когда она заявила, что работу в секции «Товары для матерей и младенцев» рассматривает как вынужденную меру — способ прокормиться, пока пишет свой первый роман, — я почувствовал, что окончательно теряю почву под ногами. Романов я не читаю, не говоря уж о том, чтобы их писать. Но с другой стороны, это лишь еще сильнее разожгло мое любопытство. Понимаете, я никак не мог ее раскусить. Годами колеся по дорогам, вваливаясь к людям без приглашения и нахваливая им свой товар, я был вполне доволен своим умением вычислить, кто передо мной, и сообразить — за пару секунд, — чем этого человека можно зацепить. Но я почти не сталкивался с людьми, похожими на Каролину. Я не учился в университете (она окончила исторический факультет в Манчестере) и большую часть своей сознательной жизни провел в обществе мужчин — бизнесменов в придачу. Эти люди предпочитают не распространяться о себе и ни в чем не ищут подоплеки, принимая все как есть. По сравнению с ними Каролина выглядела инопланетянкой. И у меня не было никаких догадок о том, каким ветром ее сюда занесло.
Мое недоумение она рассеяла на нашем первом свидании, поведав очень грустную историю. Мы сидели в «Спагетти-хаус» (одном из моих самых любимых сетевых ресторанов в то время, хотя сейчас они практически исчезли), и Каролина, наматывая на вилку тальятелле карбонара, рассказала, что во время учебы в Манчестерском университете у нее возникли очень глубокие отношения с одним парнем, который учился на отделении филологии. После университета он нашел работу в Лондоне, в телевизионной продюсерской фирме, и они вдвоем переехали в столицу, сняв квартиру в Илинге. Каролина больше всего на свете хотела писать книги — романы и рассказы, так что работу в универмаге она воспринимала как нечто временное, а по вечерам и выходным упорно писала. Тем временем ее бойфренд завел роман с девицей из продюсерской фирмы и якобы безумно в нее влюбился. Не прошло и месяца, как он бросил Каролину и съехал, а она осталась совсем одна в лондонском пригороде, где у нее не было ни друзей, ни знакомых, но была работа, которая, впрочем, ее совершенно не увлекала.
Словом, ситуация яснее некуда, верно? В те годы в моде была одна фразочка, которая очень подходила к тогдашнему состоянию Каролины, «выпасть в осадок». Я понравился Каролине, потому что отнесся к ней по-хорошему и потому что подхватил ее, когда она разваливалась на части, и еще, наверное, потому, что я был менее грубым и бесчувственным, чем другие парни, обедавшие с нами в кафе. Но, оглядываясь назад, нельзя не согласиться: я был ей не пара. Даже странно, что мы протянули вместе так долго. Но мы же не умеем предсказывать будущее. Обычно я знать не знаю, что со мной будет через две недели, не то что через пятнадцать лет. Тогда мы были молоды и наивны, и под конец ужина в «Спагетти-хаус», когда я спросил, не хочет ли она поехать со мной за город в выходные, никто из нас не имел ни малейшего представления, куда это нас заведет. Все, что я помню, — огонек благодарности, вспыхнувший в ее глазах, когда она ответила «да».
Пятнадцать лет, это много или мало? Думаю, все относительно. На фоне истории человечества это как глазом моргнуть, но у меня такое ощущение, что за пятнадцать лет я прошел долгий путь, невероятно долгий, от надежд и волнения далекого первого свидания в «Спагетти-хаус» до вечера 14 февраля 2009 года (случившегося всего несколько месяцев назад), когда я, сорокавосьмилетний мужчина, оказался один в австралийском ресторане; за ограждением террасы поблескивали вода и огни Сиднейской бухты, а я не мог оторвать глаз от прекрасной китаянки и ее дочки, игравших в карты за соседним столиком. К тому времени Каролина уже уехала из дома. То есть бросила меня. Полгода, как мы жили врозь, и нашу дочку Люси она тоже увезла с собой. Они подались на север, в Озерный край, в городишко под названием Кендал. Что же в конце концов заставило ее уехать? Думаю, гнетущее и неустранимое разочарование. Кроме рождения Люси, за последние пятнадцать лет ничего из того, о чем мечтала Каролина, не сбылось. Великий роман так и не был написан. Ей даже не удалось закончить хотя бы один рассказ, насколько мне известно. Появление Люси сыграло тут серьезную роль. Как ни крути, материнство требует большой отдачи. Но мне не понять, как брак со мной мог помешать ей писать, если она действительно этого хотела. Возможно (и мне трудно об этом говорить), Каролина в глубине души немного стыдилась меня. Точнее, моей работы. Я рос профессионально, перевелся в самый большой и престижный универмаг в центре Лондона, куда меня взяли старшим сотрудником по взаимодействию с состоявшимися покупателями. Отличная должность, на мой взгляд. Но у Каролины, вероятно, мелькало в голове, что мужу начинающей писательницы скорее подобает заниматься чем-нибудь более… ну, не знаю… творческим? интеллектуальным? Только не подумайте, что мы обсуждали эти неувязки. Самым печальным в нашем браке было то, что за последние несколько лет мы напрочь утратили способность находить общий язык. Будто забыли, как надо разговаривать друг с другом, помнили лишь, как надо орать, оскорблять побольнее и швыряться предметами домашнего обихода. Не стану вдаваться в подробности, но одна из наших перепалок мне особенно запомнилась. Накануне отъезда Каролины, да и раньше тоже, мы постоянно ругались; началось с того, что мы поспорили, чем отмывать водонагреватель из нержавейки — металлической мочалкой или мягкой губкой. И уже через полминуты я кричал, что теперь уж мне окончательно ясно — она меня больше не любит. А не дождавшись опровержений, добавил: «Похоже, я тебе даже не очень-то нравлюсь». И знаете, что она ответила? «Как может нравиться человек, который сам себе не нравится».
Ну, если она решила изъясняться загадками, продолжать не имело смысла.
Китаянка с дочкой долго сидели в ресторане. Учитывая юный возраст девочки, странно, что в половине одиннадцатого они все еще оставались за столиком. С ужином они давно разделались, и теперь их удерживала на месте только карточная игра. Ресторан почти опустел, и мне тоже пора было возвращаться к отцу На следующий день я улетал домой, а нам с отцом необходимо было еще кое-что обсудить. Перед тем как уйти, мне понадобилось отлить; я встал и направился в подвальное помещение, где находился мужской туалет.
Я не люблю мочиться стоя. Не спрашивайте почему. Насколько я помню, никаких травматических инцидентов в детстве со мной не случалось, меня не растлевали в общественном туалете и так далее. На самом деле я не люблю мочиться стоя, даже когда в сортире никого нет. А вдруг кто-нибудь войдет во время процесса и вынудит меня остановиться на середине, выключить себя как кран и поспешно удалиться, пристыженным и раздосадованным, с наполовину полным мочевым пузырем? Поэтому я устроился в кабинке — после обычных предосторожностей: вытер сиденье и прочее. Тут-то на меня и накатило. Одиночество. Я сидел в подвале, в малюсенькой кабинке, в десятках тысяч миль от дома. А если бы у меня случился инфаркт, пока я сижу на толчке, — как бы развивались события? Скорее всего, кто-нибудь из работников ресторана обнаружил бы меня перед закрытием заведения. Вызвали бы полицию и, взглянув на мой паспорт, кредитные карты, а может, и пробив меня по международной базе данных, установили бы мои родственные связи с отцом, Каролиной и позвонили им. Как Каролина воспримет эту новость? Расстроится, по крайней мере поначалу, но не знаю, насколько сильно. Я теперь мало что значу в ее жизни. Люси, конечно, придется тяжелее, но и она все больше отдаляется от меня, уже месяц, как мы не общались. Кто там еще остался? Друзья и коллеги по работе, наверное, сочувственно всполошатся, но ненадолго. Крис, мой старый школьный друг, вот он… вероятно, в приступе острого сожаления он посетует на то, что мы разошлись в разные стороны и прекратили всякое общение. Тревор Пейдж огорчится, искренне огорчится. И его жена Джанис тоже. Но в целом моя кончина не вызовет больших волнений. Мой «Фейсбук» перестанет обновляться — но заметит ли это кто-нибудь из моих сетевых френдов? Сомневаюсь. Я был один во всем мире, совершенно один. Завтра я полечу домой, и что меня там ждет? Квартира, в которой ни души, но полно мебели из ИКЕА; счета за три недели, банковские бумаги и реклама доставки пиццы. А сейчас я сижу в деревянной кабинке, под землей, в подвале ресторана в Сиднейской бухте, а там, наверху, всего в паре ярдов над моей головой, находятся два очень близких друг другу человека, и как бы они ни были одиноки в других отношениях, их несомненно объединяет глубокая привязанность, и прочность, надежность этой связи очевидна любому, кто хотя бы мельком на них взглянет. Я завидовал им, жутко завидовал. И эта зависть внезапно вылилась в настойчивую потребность познакомиться с прекрасной китаянкой и ее прекрасной дочкой, которые так любят друг друга. Мысль о том, чтобы уйти из ресторана, не попытавшись даже представиться, не дав им знать о моем существовании, была невыносима.
