Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
Похожие эмоции вызывал у мамы фильм «Золушка».
– Если она такая трудолюбивая, могла бы всего добиться и без принца, – фыркала Лу, крася ногти на ногах перед экраном, на котором красивая кудрявая Янина Жеймо кружилась в бальном платье. – Так нет, все туда же. Как будто принц – единственный выход.
Конечно, тогда, в пять лет, я вряд ли могла понять истинную причину маминого возмущения – мне просто нравилось за ней наблюдать, такой порывистой и страстной, и, если честно, подобный спектакль даже стоил потери книги с «вредоносными» иллюстрациями.
Лу была моим строгим цензором – она могла забыть покормить меня обедом, но ей было не все равно, какие книги я читаю и какие фильмы смотрю. Она все время говорила: мол, дочь, ты имеешь полное право на любую жизнь, такую, которую ты выберешь себе сама. Хоть просто выйти замуж и родить пятерых, хоть стать крутой карьеристкой и владельцем заводов-газет-пароходов. Я должна ориентироваться только на внутреннее Чувство Пути, но никак не на собственный пол.
Пожалуй, это одно из самых моих счастливых детских воспоминаний. Крошечная кухонька, оплавленные свечи на столе, по пузатым кружкам разлито пряное какао. И она, Лу. Ее точеный профиль, ее белая рука, ее вдохновенные речи. Я же тихо сидела, взобравшись с ногами на табурет и обхватив руками колени, смотрела то на маму, то на кусочек беззвездного бархатного неба в окне, и длинные монологи о Чувстве Пути были моей любимой музыкой.
Сейчас мне уже тридцать два, и я из тех, о ком все говорят – мол, крепко стоит на ногах. У меня есть однокомнатная квартирка в Сокольниках, на которую я заработала сама, есть малолитражный корейский автомобиль, я исколесила Америку, Европу и Юго-Восточную Азию, я ношу дорогие вещи и могу себе позволить слетать на выходные на премьеру в Венский оперный театр.
Уют моей крепости поддерживает домработница, мои вещи приводятся в порядок в химчистке, моими волосами занимается дорогой стилист, гей греческого происхождения. Каждый вечер я выпиваю бокал французского брюта, каждую среду ужинаю с друзьями в одном из гурманских ресторанов Москвы. Я из тех, о ком любой глянцевый журнал написал бы – self-made woman. Этот город принадлежит таким, как я. Тем, кто имеет наглость верить в себя и посягать на его олимпы.
Любовники, конечно, тоже есть. Уже в двадцать лет я вполне усвоила, что не только у женщин, но и у мужчин оргазм бывает не между ног, а преимущественно между ушей. Мою некрасивость вполне компенсировало умение быть свободной – я никогда не пыталась кокетничать, с мужчинами держалась подчеркнуто дружески. При этом грудь полного третьего размера и передавшаяся по наследству любовь к фасонам из пятидесятых годов исключали утверждение в роли «своего парня».
Мужчинам я нравилась всегда. Но ни с одним из них у меня не получилось построить отношений, хотя бы отдаленно напоминающих семейные. Даже если иметь в виду формат современной московской семьи – из тех, которые в качестве первого кирпичика имеют аргумент «потому что так весело», на худой конец – «потому что так надо», создаются спонтанно и разваливаются через хрестоматийные три года.
Мне тридцать два года, и я жду ребенка. Это будет девочка – что и радует, и пугает. Пугает, потому что я знаю, как трудно женщине выживать в мире, который все еще принадлежит мужчинам, что бы там ни писали в прессе о свободе и толерантности. Радует, потому что я сама прошла такой путь, а значит, смогу помочь и ей.
Я знаю, что отец моего ребенка брюнет, рост – 185, глаза светлые, образование – мировая экономика, аллергия на цветение акации, хобби – большой теннис и шахматы. Его сперму я купила в специальном немецком банке.
В России тоже существуют банки спермы, но почему-то мне видится за ними шулерский трюк – так и представляю хитроглазых молдавских гастарбайтеров, которые сначала пишут в анкете, что учились в Гарварде и имеют черный пояс каратэ, а потом, полистывая свежий номер «Плейбоя», удаляются в специальную комнату, чтобы излить семя в пластиковый стаканчик.
Сперма была доставлена в специальном контейнере из Германии. Целый месяц меня обкалывали гормонами, чтобы организм выработал как можно больше яйцеклеток. Это было трудно – обычно уравновешенная, я вдруг стала плаксивой неженкой.
Мне хотелось объедаться шоколадной пастой и дремать под байковым пледом, а надо было ходить на работу, брать у кого-то бессмысленные интервью, прослушивать километры пленки в поисках нужных слов. И писать. Производить оригинальные мысли, складывать их в слова и предложения, перчить гурманской дозой острого юморка. Я журналистка, веду три еженедельные колонки в сетевых изданиях и снимаю специальные репортажи для одной социальной телепрограммы с «желтым» душком.
Дважды в день ко мне приходила медсестра, чтобы сделать укол – гормоны. К концу месяца мой живот раздулся так, словно я проглотила футбольный мяч – как будто бы я уже была беременна, а не только ступила на отчасти авантюристский путь искусственного оплодотворения. На мне не застегивались ни одни джинсы, и на работу я ходила в непальских лоскутных штанах, которые делали меня похожей на одного из тех раздолбаев-дауншифтеров, чья жизнь состоит сплошь из молочных гоанских рассветов.
Мое тело оказалось волшебной печью из сказки – к концу гормонального курса выяснилось, что яйцеклеток получилось двенадцать. Целый год «женской» жизни, прожитый за один-единственный месяц. И вот настал день, когда мне сделали усыпляющий укол, после чего врач специальной иглой извлекла яйцеклетки и отправила мое «инь» в эмбриологическую лабораторию.
Эмбриолога звали Ашот Арамович, и он мне понравился, несмотря на то, что, едва меня увидев, прицокнул языком и с хрестоматийным «вах-вах» заметил, что у меня роскошные щиколотки. Обычно меня тошнит от подобных сексистских шуточек, но манеры Ашота Арамовича были лишены той липкой сальности, которая всегда заставляла меня брезгливо передернуть плечами.
В нем вообще было что-то отеческое. Есть мужчины, которые смотрят так, словно по голове гладят, и мужчины, которые умеют одним взглядом раздеть и изнасиловать. Эмбриолог был из первых. Я даже приняла его приглашение съесть по тирамису в итальянской забегаловке напротив клиники.
Там, над пряным капучино, Ашот Арамович сперва рассказал о том, что он уже два года как вдовец, и это невыносимо. У него две дочери, по шажочку пробирающиеся в глухие чащи трудного возраста. Одиннадцать и двенадцать лет. Почти маленькие женщины, и это иногда восхищает, но чаще тяготит. Потому что у старшей уже вовсю растут волосы под мышками, а младшую на прошлой неделе выгнали с урока информатики за то, что она поцеловала в ухо соседа по парте. И что с этим всем делать, Ашот Арамович не знает, даром что на его прикроватной тумбочке лежит атлас анатомии человека. Но одно дело – абстрактный «человек», а другое – плоть от плоти своей, которым не сегодня-завтра предстоит покупать первые тампоны. Кто-то посоветовал ему обратиться к какой-нибудь из подруг покойной жены, так он и сделал. Пожалел, едва она переступила порог квартиры, потому что даже в душноватом запахе ее ванильной туалетной воды ощущалась некая смутная надежда, а что уж там говорить о густо подведенных глазах и кокетливом хохотке, который вырвался из ее малиновых губ, когда Ашот Арамович из вежливости сказал, что она похорошела. Приперлась она ближе к полуночи (хотя речь шла о «заеду вечерком»), когда обе дочки уже спали, принесла с собой портвейн и домашние пирожки с яйцом. В итоге почти до рассвета ему пришлось слушать о том, что все мужики – козлы, а она – баба-ягодка опять. А пирожки все равно были невкусные. Еле выпроводил ведьму и потом еще два дня проветривал квартиру от ее ментоловых сигарет.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
