Но еще больше, чем свою вторую родину, Мексику, Себальосы — напоминавшие, когда собирались вместе, семейные портреты Кордеро[17]— должны были благодарить генерала Прима за его неожиданный жест. Их торговля снова стала процветать. Гонявшиеся за модой дамы всегда находили у «Себальоса и сыновей» матовый шелк, китайскую шаль или брюссельские кружева для предстоящего бала во дворце. Когда старик Ихинио Себальос скончался — в этот же день Максимилиан ступил на землю Веракрус, — семья его находилась на высшей ступени общества своей провинции.
Себальосы приобрели аристократический особняк напротив храма св. Роха. Особняк в колониальном стиле, с белеными стенами, теплыми тонами каменных полов и орехового дерева. На гранитных плитах у подъезда раздавался стук копыт нескольких чистокровок, а в каретном сарае стояла черная карета для торжественных выездов, затем тильбюри для загородных прогулок и двухместная коляска для повседневных поездок. Конюхи, гувернантки, кухарки, учитель музыки, слуги и садовники носились взад-вперед, стуча каблуками или шлепая босыми ногами, по галерее огромного дома.
Война с интервентами разделила трех братьев. Шифило и Хосе предпочитали жить по-прежнему под сенью королевской власти, угождая вкусам местной знати, но если Панфило — старший сын дона Ихинио — был беззаветно предан Империи, то Хосе втихомолку держался либеральных взглядов, которые, кстати сказать, были некогда причиной эмиграции дона Ихинио. Один Франсиско решил открыто присоединиться к либералам: он сражался под командой генерала Мариано Эскобедо[18]и в конце концов был взят в плен и расстрелян по приказу грозного Дюпена в одной из долин Халиско.
Семьей заправляла вдова дона Ихинио. Маргарита Мачадо, уроженка Кордовы, была женщина умная, веселая и без предрассудков, умевшая как бы шутя (даже с некой внешней небрежностью) вести дела — они были в идеальном порядке, и это тем более поражало, что на всем, что ни делала хозяйка, был налет сумбурности. Донья Маргарита принимала жизнь как она есть, и в облике этой женщины подтверждалась пресловутая истина о связи между обилием плоти и жизнерадостностью. Прочие дамы Гуанахуато, умом попроще, но более чопорные, не переставали ею восхищаться: она была в курсе всех событий крупных центров моды, получала самоновейшие, великолепно иллюстрированные журналы из Парижа и Лондона, первая появлялась на улицах с турнюром нового фасона либо с пестрым зонтиком. Да, она была умна, умна и тонка. Она умела соблюдать приличия, не предаваясь чрезмерному веселью или унынию из-за радостных или печальных житейских дел. По сути, это означало, что она была неспособна ни чваниться, ни вызывать сочувствие. И вскоре после кончины дона Ихинио она снова появилась на людях: в новом платье из модной шотландки объезжала торговые улицы. Она собственноручно собирала стручки зеленой фасоли, цветы тыквы и душистые травы, и служанка еле за ней поспевала. Если не словом, то собственным примером она старалась преподать урок простой человеческой порядочности своим сыновьям Хосе и Панфило. Образ мыслей у нее был настоящей «индеанки».
— Ну кто бы мог подумать, — говорила она сыновьям, — когда Ихинио мерил отрезы на улице Саль, что в Америке мы станем такими важными господами! Иногда мне прямо страшно делается. Не забывайте, дети мои: если мы вышли в люди, так это благодаря честному труду. Мы не аристократы, мы скромная, либерально мыслящая семья. Пресвятая дева! Иногда мне хочется, чтобы наши бывшие хозяева, эти Санта Крус, поглядели на нас теперь.
Мать и сыновья от души смеялись этой шутке; но если Панфило воспринимал слова доньи Маргариты буквально, то Пепе все же испытывал гордость при мысли об их столь быстром обогащении в Америке.
Панфило был более трудолюбив, зато другой брат был сметливей. Панфило открывал магазин в семь утра и уже не отходил от прилавка — «доброе сукно и в сундуке продашь», — только отлучался ненадолго домой поесть за семейным столом и торопливо возвращался в магазин, пахнувший новыми ситцами, шелками, шерстью. Пепе, напротив, проводил вечера в обществе, используя эти часы, чтобы узнать, чем хотели бы пополнить свой гардероб собравшиеся там дамы и мужчины: завтра он пришлет им образчик или выкройку. В магазин он являлся не раньше десяти утра и часто отлучался — то опять в гости, то прогулка в поисках клиентов на плотины Олья и Сан-Реновато, а по вечерам карты. Часто ездил в Мехико. Мадридское произношение, которое было у него в детстве, он утратил, а Панфило стойко держался и выговаривал "с" на кастильский манер. Пепе был голубоглазый блондин, быстрый в движениях; Панфило — густобровый, с тяжелой походкой. Старший брат не позволял себе ни единой мысли, чуждой торговле тканями, младший ждал лишь случая, чтобы переменить образ жизни. Панфило умер холостяком. Хосе в 1873-м женился на — сеньорите Гильермине Монтаньес. В том же году губернатор Флоренсио Антильон распорядился начать постройку театра Хуареса. Усы и бородка клинышком, блестящие фридриховские сапоги сеньора губернатора, белые панталоны, синий кафтан с большими, вышитыми золотом отворотами да шляпа с перьями были лучшим украшением свадьбы Монтаньес — Себальос.
Богомольную, строгую, без тени юмора Гильермину донья Маргарита приняла в семью, но не любила. «Святая дева! Видно, дому этому суждено остаться без шуток». Порой донья Маргарита, словно желая поддеть невестку, заводила речь о задорных, любящих поболтать и поплясать девушках Андалусии. Ее слова, как пенистый прибой по песку, скользили мимо ушей невозмутимо чопорной невестки. Бурое, выжженное плоскогорье побеждало южные испанские сады. Себальосы делались мексиканцами: с той поры, как Гильермина вошла в семью, ее облик стал напоминать картины Эрменехильдо Бустоса.[19]На людях — цветы, декольте; дома — постные лица, высокие воротнички, мрачные тона. Гильермина Монтаньес происходила из старинного рода, богатство которого было основано на разработке рудников. Как известно, для предприятий этого вида со времени войн за независимость обстановка сложилась неудачная, но уменьшение состояния только прибавило гордости Гильермине и ее родне: люди среднего сословия, чтобы чувствовать себя аристократами, охотно предаются тоске по былому. Из-за этих настроений жены торговля тканями еще больше опостылела Пепе, и он задумал пробиваться в высшие слои. Тустепекское восстание[20]и приход к власти Порфирио Диаса решили его судьбу. С оахакским воином[21]в органы центральной администрации пришли родственники Монтаньесов и друзья Себальосов — новые люди, сменившие людей Лердо де Техады, — и Пепе стал чаще наведываться в Мехико. Там ему удалось выяснить одно: горнорудная промышленность возродится. Диас поможет ей, обеспечив дешевые перевозки всеми видами транспорта. Он будет ввозить из-за границы усовершенствованное оборудование для выплавки и очистки низкопробных металлов. Он увеличит спрос на металлы для промышленности. Пепе убедил Гильермину — не без труда, так как ей приятней было тосковать о былом, чем думать о новом подъеме, — что им надо продать несколько старых золотоносных рудников и заняться разработкой новых, добывать ртуть, свинец и олово. Вошли в компанию с одним британским предприятием, и к 1890 году эксплуатация рудников стала приносить немалые прибыли. Быстрое экономическое возвышение Пепе Себальоса на этом не закончилось. Закон 1894 года о пустующих землях позволил ему приобрести — нелегально, но с тайного согласия администрации Диаса — земельные угодья в 48 000 га в полосе, граничащей со штатом Мичоакан. В этом штате Пепе прикупил еще 30 000 га-к пшенице, фасоли и люцерне гуанахуатского поместья прибавились субтропические плоды.
