* * *
В 394 году умер Децим Авиций — сказалось потрясение после самоубийства Вирия Никомаха Флавиана. Апронения Авиция присоединяет богатое отцовское наследство к имуществу, оставленному ей первым мужем. В 395 году к этому добавляется еще и состояние второго ее супруга. И наконец, в том же году она начинает делать свои странные заметки, стилем на буксовых табличках. Неизвестно, какое именно событие — брак ли со Сп. Поссидием Баркой, смерть ли отца — натолкнуло ее на решение вести записи на buxi. Название «buxi», которое по сложившейся традиции присваивается писаниям Апронении Авиции, если и не выдумано ею самой, то уж по крайней мере не вовсе чуждо ей: в записи CLIII Апронения Авиция говорит о своих дощечках (tabellae), а в другой — СХХ — упоминает о запахе буксовых табличек (buxi), которые составляет в настоящее время. «Буксовые таблички» Апронении Авиции — произведение довольно необычное для той эпохи. Нам вообще осталось очень мало такого рода деловых документов, чье авторство принадлежит крупным землевладельцам или богатым аристократам античного периода. Эти же записки вдвойне удивительны для времени, в котором они появились на свет: семидесятилетняя женщина ведет счета, делает памятки о необходимых покупках, записывает денежные поступления, а кроме того, приобретенные ткани и старинные статуи, заказы на вина, духи и редкостные вещицы, наконец, свою склонность — или, наоборот, отвращение — к тем или иным запахам и удовольствиям, парадоксы, остроты, сплетни, непристойности, кошмары, воспоминания. Она потрясающе конкретна, эта истинная римлянка ипохондрического склада, и если нам ровно ничего не известно о ее начитанности и полученном образовании, то из записок мы узнаем все о ее вкусах, способах ухода за телом, некоторых звуках, нелюбимых за то, что они будоражат ее душу, блюдах и винах, которые она ставит превыше всего. Этот дневник — из числа тех, что возникают внезапно, в один прекрасный день, под влиянием мгновенного, неодолимо сильного порыва, внушенного, несомненно, ощущением близости смерти, но главным образом именно ипохондрией, заставляющей автора скрупулезно фиксировать состояние своего здоровья, подробности трапез, душевные кризисы, смены настроений, тяготы бессонницы. Элий Аристид во II веке, в Смирне, Сей Сёнагон в XI веке, в Киото, Понтормо в XVI веке, во Флоренции, Сэмюэль Пепс в XVII веке, в Лондоне[29], несомненно, руководствовались тем же побуждением.
Иногда людям вдруг кажется, что вести дневник своих немощей — наилучший способ отгородиться от них, за невозможностью победить. Они считают, что, записывая все это, они смогут одержать верх над небытием, подтачивающим их тело, избыть, заклясть, отвести от себя смерть с помощью пера и бумаги. Они пытаются задержать воду времени, утекающую меж пальцев, как крепко ни сжимай кулак. Они мечтают о несбыточном. Апронения Авиция, в противоположность Вивии Перпетуе, жившей веком раньше, даже не помышляла обнародовать и представлять на суд публики эти второпях начертанные заметки. А ведь Паулин из Пеллы опубликовал дневник в 459 году, в возрасте восьмидесяти трех лет. Латинский текст «Buxi» фигурирует на листах 484–524 сборника Фр. Жюре, вышедшего в 1604 году. Я счел эти записки любопытными и надеюсь, что если читатель согласится вдохнуть в них жар собственной фантазии, то былые грезы и запахи, ткани и формы обретут новое существование, а поблекшая, истаявшая тень старухи обернется перед ним ярким видением женщины, полной жизненных сил.
* * *
396 год — время раздела империи, о котором таблички молчат. Спурий Поссидий Барка был свидетелем в Курии, на заседании сената, знаменитого появления овдовевшего Паммахия в монашеском плаще. Он наверняка присоединился к тому изумленному молчанию, которым встретили Паммахия его коллеги. В своем письме «Quotiens tua suma conloquia…»[30]Апронения Авиция ярко и образно описывает немое удивление, род столбняка, растерянность, поразившие в первый миг собрание сенаторов, а затем тихое перешептывание, шорох всколыхнувшихся одежд и внезапную волну глухого ропота, в котором явственно слышались отчаяние и ужас грядущего поражения, что охватили многих из них при виде монашеского одеяния среди белых льняных тог с пурпурной полосой — знаком сенаторского достоинства. Сенатор П. Савфей Минор поднялся с места, жестом призвал собравшихся к молчанию и сказал, даже не повысив голоса (это отнюдь не лишило его высказывание пафоса), что эта черная тряпка в стенах Курии куда худший позор, нежели гунны у границ империи.
В последующие годы и вплоть до самой кончины Публия Савфея Минора дружба между ним и Апроненией Авицией становилась все более тесной, невзирая на меланхолию, овладевшую Апроненией с ее вторым вдовством; ростки сей дружбы превратились в странное дерево с печально шепчущей листвой — именно такого сравнения достойны их старческие беседы — невнятная рапсодия, составленная из остроумных словечек и брюзгливых сетований, жалоб, сожалений и разочарований, — род любопытного состязания двух немощных существ, лишенных иллюзий перед лицом почти вплотную подступившей смерти.
В 397 году Аврелий Амвросий умер в Милане. Рассказывали, будто смерть настигла его в тот миг, когда он писал слово «mortem»[31]. В 399 году Никомах Флавиан Младший стал префектом
Города. Тридцать лет спустя, в 431 году, этот зять Апронении Авиции, столь внезапно перешедший в христианство после того, как эта партия обрекла его отца на самоубийство, бывший префектом преторий Италии, Иллирии и Африки, сидя в своей личной библиотеке на три зала, с гидравлическим органом, займется пересмотром всего творческого наследия Тита Ливия[32].
В 401 году Андромах становится префектом Галлий[33]. В том же году женится сын Симмаха и Рустинианы, Квинт Фабий Меммий Симмах. В письме, датированном декабрем 401 года («Mones ut amicitiae…» (лист 444)[34]), Апронения Авиция отмечает, что ездила вместе с Ауфидией и Фабрицием к Портуэнским воротам взглянуть на ход ведущихся работ. Кстати сказать, именно благодаря этой записи и было установлено время написания данного письма. Однако в нем ни единым словом не упоминаются причины, вызвавшие реставрацию Аврелиевой стены, Стилихон, набеги готов под предводительством Алариха, паника, охватившая, как полагают историки, население Рима. Покров молчания скрывает и царивший тогда голод, уменьшение на треть хлебного пайка, невозможность переправы через Тибр, первые случаи людоедства. Всего лишь один намек («Nihil moror ceteros…» (лист 445)[35]на невыносимый смрад в городе: поскольку Рим находился в кольце готских войск, умерших нельзя было вывозить за крепостные стены для погребения.
