– Однако в тот вечер, – воскликнула она, – Анна Далматова имела в «Щелкунчике» такой успех, что сразу была приглашена на гастроли в США!
Вместо ответа Александр постучал двумя пальцами по подбородку. На беспрестанные подтрунивания моего брата Ольга чаще всего демонстративно отвечала презрением профессионалки, которой возражал профан. Она очень ревниво относилась к вопросам карьеры в царстве пуантов и антраша. Закончив к пятнадцати годам курсы классического танца в Москве и поучившись с семнадцати лет у Анны Далматовой в Париже, она теперь вот уже как три месяца имела ангажемент в маленькой труппе, выступающей в антракте на сцене большого кинотеатра на Бульварах – в «Атене Палас». Танцевавшая в кордебалете, она страдала от того, что ее хореографическая карьера все еще не состоялась. Родители, аплодировавшие ей во многих спектаклях сезона, тоже сожалели о ее столь скромном амплуа. Но она приносила домой немного денег, и этот – даже скромный – вклад в семейный бюджет оправдывал то, что она продолжала свой путь без славы.
В действительности мы ощутили свою бедность в Париже только после периода проб и неудач. По прибытии во Францию родители не сомневались, что их изгнание будет кратковременным, что в ближайшие месяцы добровольные белогвардейские войска, которые тайно поддерживали французы и англичане, разобьют большевиков и восстановят порядок и законность в России. В ожидании этого несомненного возвращения на родину они беспечно продали несколько драгоценных вещей, сбереженных во время бегства в подкладках одежды и в каблуках обуви. Совершенно счастливые от обретенных вновь достатка и покоя они разбрасывались налево и направо деньгами, выходили каждый вечер гулять с такими же расточительными, как и они, эмигрантами и поздно возвращались. Иногда сквозь сон я слышал через дверь их сдержанный смех. А утром, когда входил в комнату, заставал маму лежащей в постели – красивую, разнеженную, улыбающуюся. Она – нежно пахнущая духами – целовала меня и дарила разные вещицы – трофеи ее веселых ночей. Я и сейчас еще помню тряпочных кукол, дудочки из тростника, шляпки из гофрированной бумаги, серпантин, маски, отделанные кружевом, лежавшие у изголовья ее кровати. Я представляю, как она пьет шампанское, бросает в толпу конфетти, танцует с папой под звуки легкой музыки. Однако очень быстро надежда на политический переворот в России растаяла, побежденная сомнениями, ностальгией и нуждой. В порыве патриотической веры в «ангела-хранителя» эмигрантов, как говорила мама, папа вложил те немногие деньги, которые остались от распродажи наших «военных сокровищ», в одно кинематографическое предприятие, основанное соотечественниками. Скромные сбережения, оставленные на последний случай, проглотил провалившийся немой фильм, который финансировали эмигранты. Он назывался «Ради женской улыбки». Я не присутствовал на показе этой ленты, сюжет которой был, по мнению родителей, мне не по возрасту. Я лишь полистал альбом с фотографиями, сделанными во время студийных съемок. Папа никогда не оправился от этого фиаско, из-за которого мы, как говорила мама, «сели на мель». Она упрекала его за это с бессознательной жестокостью. И в тот вечер вновь, раздраженная спорами по поводу Георгия Воеводова, бросила как бы невзначай:
– А разве Воеводов не вложил тоже свои деньги в фильм «Ради женской улыбки»?
– Нет, – сухо ответил папа. – Его упрашивали, когда он был еще в Марселе, но он отказался.
– Как всегда он оказался более практичным, чем все остальные! – вздохнула мама. – Естественно, что люди, подобные ему, преуспевают там, где другие остаются без гроша в кармане!
Задетый за живое отец возразил, что нужно было совсем немного, чтобы эта «Женская улыбка» одержала триумф. Если бы в ней снимались такие звезды, как Иван Мозжухин и Ева Франсис, то она бы, по его мнению, покорила зрителей. Александр и Ольга, которых сочли «достаточно взрослыми» для того, чтобы посмотреть фильм, оценили его как «очень слабый». Что касается м-ль Буало, то она отметила, что история была, конечно, захватывающей, но исполнители играли в «вольных сценах» неубедительно. Что могла, мысленно спрашивал я себя, знать эта тучная, старая, мужеподобной внешности дева с резким голосом по части любовных эмоций? Мои сомнения, казалось, не коснулись мамы, которая одобрила мнение гувернантки.
Раздраженный пустячными спорами по поводу оскорбительной для его репутации делового человека неудачи папа коротко отрезал, что этот экскурс в кинематографические дебри послужил ему уроком и что его на этом больше не возмешь. Честным людям, считал он, не следует рисковать, участвуя в делах артистов, манипулирующих образами и словами. Мой брат – «ученый», с гордостью носивший свои первые настоящие брюки, – поспешил поддержать его. В противоположность мне он был больше увлечен цифрами, чем буквами, алгебраическими задачами, а не упражнениями сердечными, измеримой, осязаемой реальностью, а не тщетным мерцанием миража. Сестра, напротив, была скорее на моей стороне. Она, конечно, догадывалась, что между танцем и мечтой граница почти незаметна и что каждый может перемещать ее по своей прихоти. Что касается мамы, то она балансировала между желанием мыслить здраво и соблазном фантазии. Впрочем, в эту минуту ни один из присутствовавших не был убедителен в моих глазах. Все они казались мне столь же чуждыми моим проблемам, как и старая, замкнувшаяся в своем молчании бабушка. Из туманной дискуссии, оживившей всех сидевших за столом, я уловил единственный реальный факт: Воеводовы жили где-то в Париже, и я скоро смогу снова увидеть своего друга с парохода «Афон». Воспользовавшись короткой паузой в разговоре, я произнес настойчиво и громко:
– Мне бы очень хотелось сходить к Никите!
– Зачем? – возразил папа. – Воеводовы не нуждаются в таких посетителях, как мы, бедствующих эмигрантах!
Более снисходительная мама ласково вмешалась:
– Не будем слишком строгими, Аслан! Мы, может быть, не знаем всего о них. В сущности, ты упрекаешь их за то, что они оказались более практичными, чем мы!
– Когда практичность достигает определенной черты, она граничит с нечестностью! – заметил папа.
– А честность с наивностью! – заключила мама с ласковым укором. – Впрочем, Никита, за которым я наблюдала на пароходе, мальчик воспитанный, общительный и приятный…
– Его отец тоже воспитанный, общительный и приятный. Но если стереть лакировку…
– Ну что ж, не стирай, Аслан! Довольствуйся видимым, и все пойдет лучше для всех! У нашего сына есть только французские друзья в лицее. Это хорошо, но этого недостаточно. Я была бы рада, если бы у него был хотя бы один русский друг.
– Для чего?
– Для того, чтобы его уравновесить!
Морщинка между черными густыми бровями папы разгладилась, он взял мамину руку, лежавшую на столе, поднес ее к губам и прошептал:
– Ах, Лидия, Лидия, ты заставишь меня пролезть, как сказали бы французы, в мышиную норку!
Убедила ли она его? Думаю, что нет. Однако он знал, что, согласившись с мамой в незначительном, будет лучше понят, когда откажется уступить ей в главном. Обрадовавшись победе, я соскочил со стула и с жаром поцеловал маму. Высвобождаясь из моих объятий, она прошептала:
