— На будущий год, папа, когда мне будет четыре?
Его улыбка стала шире.
— Нет, Ту. Девочки не ходят в школу.
Я изучала его лицо.
— Почему нет?
— Потому что девочки остаются дома и учатся у своих матерей, как стать хорошими женами и ухаживать за детьми. Когда ты подрастешь, мать научит тебя помогать детям приходить в этот мир. Здесь, в селении, это и будет твоей работой.
Я нахмурилась, пытаясь понять. У меня появилась одна мысль.
— Папа, если я попрошу Паари, он сможет остаться дома и учиться помогать детям приходить, а я тогда смогу ходить в школу вместо него?
Отец редко смеялся, но в тот раз он запрокинул голову и его хохот прокатился эхом вдоль ряда засохших пальм, что росли между его землей и дорогой к селению. Затем он опустился на корточки и взял меня за подбородок своими огромными пальцами
— Мне уже жаль того парня, который посватается к тебе! — сказал он. — Ты должна знать свое место, малышка! Терпение, покорность, скромность — вот достоинства хорошей женщины. А теперь будь умницей и беги домой. Можешь пойти с мамой, когда она пойдет за Паари. — Он поцеловал меня в разгоряченную макушку и пошел прочь.
И я сделала, как мне было сказано. — еле волоча нога и взбивая дорожную пыль, поплелась к дому, смутно чувствуя что-то оскорбительное в его смехе, хотя я была слишком мала, чтобы разобраться в этом.
Я нашла мать на тропе, с корзиной в руках. Она встревожено смотрела на тропинку. Увидев меня, она нетерпеливо замахала рукой.
— Не приставай к отцу, когда он работает! — сказала она резко. — О боги. Ту, ты перемазалась, и мне некогда отмывать тебя. Что подумают жрецы? Идем.
Она не взяла меня за руку, но мы вместе пошли мимо своего поля, потом мимо чужих, где вовсю поспевал урожай; слева от нас тянулся ряд пальм, справа обещали прохладу непролазные заросли прибрежной растительности, а за ними широкими плесами серебрилась река.
Через некоторое время поля внезапно оборвались, кусты справа от нас сошли на нет, и перся нами возник храм Вепвавета, колонны из песчаника поднимались в ровную синеву неба, и солнце бессильно било в его стены. С самого рождения я попадала сюда в дни священных праздников, смотрела, как отец приносил наши дары, припадала к земле рядом с Паари, когда дым от воскурений мерцающими колоннами возносился над закрытым внутренним двором. Я наблюдала, как в торжественной процессии шествовали жрецы, их тягучие песнопения долго и благоговейно звучали в неподвижном воздухе. Я видела кружение танцовщиц, систры[12]в их тонких пальцах звенели, чтобы привлечь внимание бога к нашим мольбам.
Пока родители творили свои молитвы в храме, я сидела на ступеньках причала над каналом, повернувшись спиной к мощеному храмовому двору, и мои пятки тихо ласкала вода. Для меня это место было и необычайно загадочным, притягательным, запретным, и средоточием Маат, к божественному образу которой неизменно сходились все нити нашей жизни. Чередование этих праздников было нашим ритмом, тем невидимым пульсом, по которому сверялись все важные события, все приливы и отливы — в каждой семье и во всем селении.
В смутное время в храм пришла банда иноземцев. Грабители разбили лагерь по внешнем дворе храма, а во внутреннем разожгли огромные костры. Они пьянствовали и пировали в храме, замучили и убили одного из жрецов, который попытался протестовать, но не осмелились осквернить святая святых, место, которое никто из нас даже не видел, место, где жил бог, поскольку Вепвавет был богом воины, и они боялись прогневать его. Вскипая праведным гневом, управитель селения и все взрослые мужчины однажды ночью вооружились и обрушились на разбойников, когда те спали под прекрасными колоннами храма Вепвавета. Следующее утро женщины провели, отмывая камни от их крови, и ни один мужчина даже не обмолвился о том, где зарыты тела разбойников. Наши мужи были гордыми и храбрыми, истинными последователями бога войны. Верховный жрец осуществил жертвоприношение, вымаливая прощение у бога, и вновь освятил храм. Это все случилось еще до того, как отряд моего отца остановился поблизости и он пришел в селение в поисках пива.
Я любила храм. Любила гармонию колонн, что уводили взгляд к безбрежным египетским небесам. Любила само действо отправления ритуалов; аромат цветов, пыли и фимиама; роскошное внутреннее убранство; прекрасные, струящиеся одежды жрецов. В то время я еще не понимала, что восхищаюсь не самим богом, а тон пышностью, богатством, что окружали его. Конечно, я была его преданной дочерью, я всегда была ею, но все же больше меня интересовал не он сам, а проблески какой-то другой реальности, они-то и питали мои мечты.
Мы свернули на вымощенную площадку, пересекли ее и прошли между колоннами в храмовый двор, мать и я. Там уже собрались в ожидании другие женщины, они стояли или сидели на корточках, тихо переговариваясь. По внешнему периметру двора, будто соты, располагались маленькие помещения, из полумрака одного из них доносились звуки мальчишеских голосов, сливавшихся в звонкую песнь; когда мы с матерью остановились, голоса разделились снова и превратились в возбужденный гомон. Она приветливо поздоровалась с женщинами, и те закивали в ответ. Некоторое время спустя из комнаты гурьбой выбежали дети. У каждого был затягивающийся веревочкой мешок. Паари подошел к нам, запыхавшись, его глаза сияли. В мешке что-то звякнуло.
— Мама, Ту! — закричал он. — Это было так весело! Мне это нравится!
Он сел на пол, поджав ноги, и мы с матерью уселись рядом с ним. Мать открыла корзину, достала черный хлеб и ячменное пиво. Паари с важным видом принял свою порцию, и мы начали есть. Другие матери со своими сыновьями и более младшими детьми делали то же самое. Двор наполнился оживленной болтовней.
Когда мы почти закончили, к нам подошел жрец, который занимался с мальчиками, его выбритый череп поблескивал под полуденным солнцем, на плече золотом сверкала повязка. Ноги в белых сандалиях казались невозможно чистыми. Ошеломленная, я уставилась на него. Я никогда раньше не была так близко к служителям бога. Только через некоторое время я узнала в нем того самого писца, что пахал землю на восточной стороне селения. У него были тогда кудрявые темные волосы, перемазанные засохшим илом половодья, он был пьян, брел по улице нетвердой походкой и распевал песни. Позже я узнала, что мужи бога тоже возделывали землю, как мой отец, отдавая службе в храме лишь три месяца в году, когда они облачались в тончайший лен, мылись четыре раза в день, регулярно брили всё тело, вершили обряды и выполняли все служебные обязанности, назначенные верховным жрецом. Мать быстро поднялась и поклонилась ему, подав нам знак сделать то же самое. Мне кое-как удалось изобразить неуклюжий поклон. Я не могла отвести глаз от черной краски вокруг его глаз и его туго обтянутого кожей черепа. От него очень приятно пахло. Поприветствовав нас, он опустил руку на плечо Паари.
— У вас умный мальчик, — сказал он матери. — Он будет хорошим учеником. Я буду счастлив учить его.
