Книга Крестоносец - Майкл Айснер

Сцена приветствия вновь прибывших повторялась здесь много раз. Бывали среди новичков и высокие, и низкорослые, и толстые, и худые. Но на лице каждого неизменно выражалось самодовольство и неприкрытое осознание своей исключительности — исключительности детей, рожденных в знатной семье. Иногда, если то были вторые или третьи по старшинству сыновья, вынужденные принять постриг, к этому выражению примешивалось легкое презрение — свидетельство горькой несправедливости их участи. Знатные фамилии отдавали младших сыновей в лоно церкви, чтобы избежать дележа наследства — в таком случае младшие дети не претендовали на землю, но вели жизнь, достойную их знатного происхождения, что способствовало духовному обогащению их родителей.

Когда Франциско все же вошел, я поднялся с места и тут же отметил про себя, насколько он отличается от остальных.

Он рассеянно улыбался. Точнее, то была полуулыбка — левый уголок его рта был приподнят, левый глаз слегка прищурен; вторая же половина лица Франциско оставалась мрачной. Правый его глаз словно сосредоточился на неких тайных переживаниях, и это придавало лицу юноши печальное, чуть насмешливое выражение, как будто его забавляли собственные страдания.

Казалось, подобная манера держаться привела аббата Педро в некоторое замешательство. Он целую минуту не сводил с Франциско глаз, прежде чем заговорить.

— Я благодарю Господа за то, что Он посчитал меня достойным принять над тобой опеку, — наконец произнес аббат.

Франциско не сводил мрачного взгляда с окна. Аббат подвинулся влево, пытаясь попасть в поле его зрения.

— Как тебе хорошо известно, Франциско, — продолжал аббат, — монастырь наш обязан своим существованием щедрости твоей семьи. Монкада всегда ценили священный труд цистерцианского ордена. Наши бенедиктинские братья и сестры, — таким вступлением аббат Педро неизменно приветствовал вновь прибывших, — слишком возлюбили злато и серебро, тогда как Христос был человеком «камня и дерева», Франциско. Цистерцианцы стараются возродить первоначальную чистоту взглядов святого Бенедикта. Наши бенедиктинские братья носят черные одежды, мы же носим небеленые — символ непорочности слова Христова и нашей миссии. Наши монастыри строги и просты: никаких излишних украшений на стенах — ведь украшения отвлекли бы внимание от молитв и созерцания. Мы избегаем новой моды — вставлять цветные стекла в окна церквей. Если свет Господа совершенен, зачем искажать его лучи?

Аббат Педро с надеждой посмотрел на новичка, но Франциско явно не собирался отвечать. Было даже непонятно, слушает ли он аббата, его взгляд был устремлен куда-то вдаль. Аббат Педро оглянулся, чтобы проверить, что же так заинтересовало Франциско.

— У наших бенедиктинских братьев, — повысил голос аббат, пытаясь привлечь внимание юноши, — есть рабы, которые трудятся на полях. А братья Санта-Крус сами возделывают землю. Мы не боимся испачкать руки, как не боялся этого Христос, работая плотником в Галилее. Мы не намерены менять правила святого Бенедикта — они остаются нашим примером, нашей дорогой к Всемогущему. Мы просто пытаемся устранить некоторые излишества старого ордена. С помощью камня и дерева мы расширяем владения Христа, углубляясь в темные равнины Иберии… Франциско! — Аббат Педро перешел почти на крик. — Принимая во внимание исключительность и непродолжительность твоего пребывания здесь, я подготовил для тебя отдельную келью! Кроме того, ты будешь работать на полях через день. В трапезной ты будешь сидеть справа от меня — на этих местах блюда раздают в первую очередь. В праздничные дни ты сможешь насладиться самыми сочными кусками рыбы.

— А разве у Христа были привилегии? — впервые заговорил Франциско.

— Что-что? — переспросил аббат Педро.

— Разве с Христом обращались по-особенному, когда распинали Его? — спросил Франциско.

— Нет, — ответил аббат. — Наш Господь принял муки на кресте.

— Тогда я сомневаюсь, что Монкада заслуживают особого обхождения, — продолжал Франциско. — Я ценю вашу заботу, аббат Педро, но я бы предпочел занять место в общей спальне и выполнять работы, возложенные на всех остальных братьев.

Аббат Педро слегка улыбнулся. По крайней мере, теперь он знал, что Франциско слушал его.

Франциско взглянул на меня и спросил:

— Не будешь ли ты так добр проводить меня в спальню?

* * *

Несмотря на волнения, связанные с прибытием Франциско, он очень быстро влился в жизнь монастыря Санта-Крус.

Этот юноша оказался словно созданным для монастырской жизни. Молился он с невероятным усердием во время каждой из восьми ежедневных служб — Opus Dei. В то время как некоторые из монахов просто наскоро бормотали слова молитвы, особенно на службе в два часа ночи, Франциско всегда пел псалмы с особым усердием. Аббат Педро однажды сказал, что молитва Франциско близка к отчаянию — будто мальчик обращается с торжественной мольбой к Господу или же пытается узнать у Него нечто очень важное.

С восходом солнца Франциско занимал свое место на полях рядом с остальными монахами — четыре часа в день они работали лопатой и мотыгой, дабы посеянное на полях, как и добрые дела, принесло вознаграждение сторицей. Франциско трудился с неутомимой энергией и в то время как остальные прохлаждались в тени, не хотел даже сделать перерыв, чтобы утолить жажду. Иногда, в жаркие дни, он снимал белую рясу, и тогда капельки пота блестели на его голой спине, а гладкие мускулы играли на фоне желтых колосьев пшеницы.

Остальные наблюдали за ним с любопытством. Кто был этот знатный из знатных, работавший словно крестьянин и, казалось, получавший от этого удовольствие? Некоторые мальчики отпускали злые замечания. Однажды я услышал, как Филипп Гонзалес усомнился в знатном происхождении Франциско:

— Возможно, его отец работал на полях и забрел в покои баронессы во время отсутствия ее мужа.

Однако со временем Франциско заразил своей энергией остальных братьев. В конце концов, мы все последовали его примеру и после первого же лета, проведенного Франциско в монастыре, собрали рекордный урожай ячменя и пшеницы.

В отличие от большинства новичков, прибывавших в Санта-Крус, Франциско был грамотен и мог пользоваться замечательным собранием монастырских книг. После мессы он обычно часа два сидел в библиотеке, с головой уйдя в манускрипты какого-нибудь малоизвестного христианского святого. Большой палец, которым Франциско переворачивал страницы, был вечно перепачкан чернилами. Иногда юноша настолько уходил в чтение, что не слышал звона колоколов, возвещавших о «последовании шестого часа», и после того, как большинство мальчиков отправлялись на дневную службу, библиотекарю приходилось хлопать его по плечу.

Днем в ордене соблюдался запрет на пустые разговоры, ибо сказано в Библии: «В потоке слов нельзя избежать греха». Однако запрет этот ежедневно снимался на четверть часа, и тогда монахи и братья-миряне собирались в капитуле и беседовали о том, о сем. Они неизбежно разбивались на небольшие группы, и в этом делении прослеживалась определенная иерархия; каждый монах очень внимателен к социальному статусу семьи другого, поэтому представители высшей знати общались только между собой. Вокруг Филиппа Гонзалеса всегда собирались четыре монаха — сыновья наиболее богатых и могущественных семей Барселоны, называвшие себя «молодыми львами». Отец самого Филиппа был казначеем королевства. Им противостоял другой кружок под предводительством Альфредо Марти, члены которого были родом из северных провинций. Остальные, менее высокородные братья, тоже сбивались в группы.