Жозеф и Сюзанна родились уже там, в первые два года после переезда. Когда родилась Сюзанна, мать бросила работу в государственной школе. Она давала теперь лишь частные уроки французского. Муж ее был директором школы для туземцев, и, по ее рассказам, они жили тогда на широкую ногу, хотя имели двоих детей. Это были, бесспорно, лучшие годы ее жизни, счастливые годы. Во всяком случае, так она говорила. Она вспоминала о том времени как о счастливом периоде надежд, об острове в океане. Она говорила о нем все меньше и меньше, по мере того как старела, но когда все-таки говорила, то всегда с той же страстью. И всякий раз находила новые совершенства в этом беспредельном совершенстве, какое-нибудь до сих пор неизвестное им достоинство своего мужа или новое доказательство их былого богатства, которое постепенно приобретало в ее рассказах черты роскоши, в чем Жозеф с Сюзанной все же слегка сомневались.
Когда муж ее умер, Сюзанна и Жозеф были еще совсем маленькие. О времени, наступившем после его смерти, она всегда рассказывала неохотно. Говорила, что было трудно и что она до сих пор не понимает, как ей удалось тогда выкарабкаться. В течение двух лет она продолжала давать уроки французского. Но этого не хватало, и к урокам французского прибавились уроки фортепиано. Потом и этого стало не хватать, дети росли, и она устроилась в кинотеатр «Эдем» тапершей. Там она проработала десять лет. За это время ей удалось скопить некоторую сумму денег, и она подала в Генеральное управление колониального кадастра прошение о покупке концессии.
Ее вдовство, былая принадлежность к учительскому сословию и то, что на ее иждивении находилось двое детей, давали ей право первоочередности в приобретении концессии.
И вот шесть лет назад она приехала сюда, на равнину, вместе с Жозефом и Сюзанной, в стареньком «ситроене В. 12», который был у них, сколько они себя помнили.
В первый год мать сразу обработала половину всей земли. Она надеялась с первого же урожая возместить большую часть расходов на постройку бунгало. Но июльский прилив, наступая на равнину, затопил посевы. Сочтя, что она случайно пострадала от какого-то исключительного по своей силе прилива, и не слушая местных жителей, пытавшихся ее переубедить, она на следующий год начала все сначала. Море опять все затопило. На сей раз ей пришлось посмотреть правде в глаза: купленный участок был непригоден для обработки. На нее ежегодно обрушивалось море. До какой отметки доберется в тот или иной год вода, предсказать было невозможно, но почва все равно оказывалась отравленной. За вычетом примыкавших к дороге пяти гектаров, где она построила бунгало, ее десятилетние накопления были смыты волнами Тихого океана.
Все произошло из-за ее невероятной наивности. Десять лет она самоотверженно трудилась в «Эдеме», получала гроши, но зато жила спокойно и чувствовала себя защищенной. Она вышла из этого десятилетнего заточения такой же, какой вступила в него, — невинной, одинокой, не испорченной соприкосновением с силами зла, но безнадежно несведущей в делах колониальных хищников. Пригодные для обработки участки продавались, как правило, лишь за двойную цену. Половина этой суммы негласно вручалась чиновникам, ведавшим распределением наделов. Именно они реально держали в руках весь рынок концессий и становились день ото дня все более и более ненасытными. Настолько ненасытными, что мать все равно не сумела бы удовлетворить их зверский аппетит, который не могли умерить никакие ссылки на особые обстоятельства. Поэтому, будь она предупреждена и пожелай она избежать покупки непригодной земли, ей пришлось бы отказаться от приобретения какой бы то ни было концессии вообще.
Когда мать, хоть и с опозданием, но все-таки поняла это, она отправилась к землемерам Кама, от которых зависело получение земель на равнине. Она и тут оказалась настолько наивна, что начала оскорблять их и грозить жалобами в высшие инстанции. Но они лишь недоуменно разводили руками. Вероятно, в этом недоразумении виноват их предшественник, давно отбывший в метрополию. Мать упорно продолжала наседать на них, и, чтобы отвязаться от нее, они пустили в ход угрозы. Если она не уймется, они отберут у нее землю раньше положенного срока. Это был их самый действенный довод, чтобы заткнуть своим жертвам рот. Последние, естественно, предпочитали иметь хоть какую-нибудь концессию, пусть даже призрачную, чем никакой вообще. Участки предоставлялись в пользование всегда лишь условно. Если по истечении определенного срока они не были полностью возделаны, земельное ведомство имело право их отобрать. Ни одна концессия на равнине не была окончательно передана в собственность владельцам. Существование таких концессий позволяло земельному ведомству с легкостью наживаться на продаже других, действительно плодородных участков. Пользуясь правом нарезать наделы по своему усмотрению, землемеры с выгодой для себя распоряжались огромными площадями непригодных земель, регулярно передаваемых во владение и не менее регулярно отбираемых, которые и составляли их постоянный капитал.
На пятнадцати наделах равнины Кама они поселили, разорили, выгнали, снова поселили, снова разорили и снова выгнали около сотни семей. Те немногие концессионеры, которые удержались на равнине, жили перепродажей перно или опиума и покупали соучастие земельных чиновников, выплачивая им долю со своих нерегулярных — «нелегальных», как те говорили, — доходов.
Праведный гнев матери не избавил ее два года спустя от первой земельной инспекции. Эти инспекции, чисто формальные, сводились к посещению владельца концессии, дабы освежить ему кое-что в памяти. Ему напоминали, что первый срок истек.
— Ни один человек в мире, — молил несчастный, — не мог бы ничего вырастить на этой земле…
— Неужели вы полагаете, — вопрошал чиновник, — что правительство колонии могло выставить на продажу участок, непригодный для обработки?
Мать, которая уже начала кое-что понимать в тайнах коррупции, выдвинула в качестве довода существование бунгало. Оно было недостроено, однако бесспорно представляло собой начало освоения земли, что давало право на продление срока. Чиновники вынуждены были это признать. Впереди у нее оказался год. Этот год, третий по счету, она решила не тратить на бесплодные труды прошлых лет и предоставила океану полную свободу. Впрочем, если бы она и захотела сеять, у нее не нашлось бы на это средств. Чтобы довести до конца постройку бунгало, она уже раз или два обращалась за кредитом в банк. Но банки ничего не предпринимали, не запросив земельное ведомство. Получить кредит матери удалось лишь под залог недостроенного бунгало, для достройки которого она и просила денег. Бунгало, по крайней мере, принадлежало ей, было ее полной собственностью, и она каждый день радовалась, что затеяла это строительство. Чем больше она нищала, тем большую ценность приобретало бунгало в ее глазах.
За первой инспекцией последовала вторая. Это произошло через неделю после крушения плотин. Но Жозеф был уже достаточно взрослым, чтобы вмешаться. И отлично владел ружьем. Он хорошенько пугнул им инспектора, тот сразу сбавил тон и укатил прочь на маленьком автомобильчике, на котором обычно совершал свои разъезды. С этого дня они на время оставили мать в покое.
Получив, благодаря бунгало, отсрочку, мать осмелела и поставила в известность чиновников Кама насчет своего нового проекта. Она задумала предложить крестьянам, прозябавшим в нищете на соседних участках, организовать вместе с ней строительство плотин против морских приливов. Это выгодно всем. Плотины протянутся вдоль океана и вверх вдоль реки до границы июльских приливов. Чиновники удивились, сочли затею невыполнимой, но возражать не стали. Ей было дозволено изложить свой план в письменной форме и выслать им почтой. В принципе, заявили они, осушение земель находится в компетенции правительства, но, насколько они знают, нет такого закона, который запрещал бы людям строить плотины на своем участке. При условии, однако, что Генеральное управление поставлено в известность и местное земельное ведомство дало соответствующее разрешение. После нескольких бессонных ночей, проведенных за составлением этой бумаги, мать отослала ее и стала ждать разрешения. Ждала она очень долго, не отчаиваясь, потому что уже привыкла к таким ожиданиям. Эти ожидания были единственными незримыми ниточками, связывающими ее с могущественными силами внешнего мира, от которых она зависела целиком и полностью, — с земельным ведомством и с банком. Прождав много недель, она решила сама отправиться в Кам. Да, служащие земельного ведомства получили ее проект. А отсутствие ответа объясняется тем, что осушение ее участка их совершенно не касается. Тем не менее они дали молчаливое согласие на строительство. Мать уехала, гордая достигнутым результатом.
