Он снял с двери засовы и распахнул ее настежь для Тэннети и остальных своих спутников.
– А на случай, ежели у кого появятся дурацкие мысли, – я собрал достаточно войска, чтобы разнести этот замок по камешку. Всякий, кто заступит мне путь, – умрет.
Следующий шаг. Карл закрыл глаза.
«Кто-то идет». Темная тень мелькнула наверху – чтобы быть высвеченной слепящим Эллегоновым пламенем.
«Передай: «Все во двор. Сейчас же».
В несколько секунд вся крепость высыпала на улицу: солдаты – вцепившись в оружие, женщины, слуги и дети – в ночных рубашках.
И, разумеется, сам Аррифеж, барон Арондэль.
Тонкий, как шпажный клинок, человек тер кулаком глаза, которые давно уже не были сонными.
– С добрым утром, барон, – сказал Карл Куллинан, поднимая голос. – И все остальные – с добрым утром. Все мужчины, женщины и дети, невзирая на ранги, так или иначе замешанные в бунте против своего князя и императора, – будьте добры сложить оружие и встать на колени. – Он убрал меч в ножны и скрестил руки на груди. – Сейчас же.
Тэннети подняла ружье и аккуратно прицелилась в баронову переносицу.
– Начнем с тебя, барон, – тихонько пробормотала она. – Так или иначе – а начнем мы с тебя.
Карловы солдаты последовали примеру Тэннети – и несколько сотен собравшихся во дворе человек склонились, как поле пшеницы под ветром.
– Очень хорошо. Встаньте, все вы.
Гаравар вытянулся по стойке «смирно».
– Примите мои извинения, ваше величество, – проговорил он. – Вы были правы, а я ошибался. Это получилось.
– Как обычно, – заметил Карл.
– Для тех, кому везет больше, чем положено людям, – немедленно парировал Гаравар и добавил: – Сир.
Но он улыбался. И это тоже было обычным. Карл улыбнулся в ответ, потом помрачнел и громко обратился к Арондэлю:
– Барон, я должен поговорить с вами наедине о взятых вами ранее на себя обязательствах – пока еще эти прежде взятые обязательства действительны.
Устроившись с кружкой горячего чая в кресле с высокой спинкой, барон обрел уверенность в себе.
Карл от чая отказался. Ему не хочется пить, сказал он.
На самом деле, поскольку рядом не было его жены – единственной целительницы, на которую он мог положиться, – чтобы проверить, есть или нет в еде яд, доверять угощениям Арондэля он не собирался.
Со своего шестка на крепостной стене Эллегон мог проверить разум барона, но ведь могло случиться так, что кто-то из Арондэлевых подвластных попытается отравить императора, не поставив барона в известность, на собственный страх и риск – а Карл не собирался переутомлять Эллегона, требуя от него рыться в мозгах всех обитателей замка для того лишь, чтобы Карл мог выпить чашечку чая.
– Чего я не понимаю, ваше величество, – проговорил барон, нервно прихлебывая чай, – так это необходимости всей этой… шумихи.
– Получил ли ты мое письмо, Арондэль?
– Да, сир, разумеется – ответ уже на пути в столицу.
– Ты обратил внимание, что я просил тебя прибыть туда – вчера?
– Ваше величество, как я написал в ответе, дела требуют моего присутствия здесь…
– Я хочу, чтобы мои бароны приезжали ко мне тогда, когда я их призываю.
Лучшего способа воспрепятствовать измене, чем настаивать, чтобы знать периодически наезжала в столицу, тем самым предавая себя на милость императора, Карл не знал.
– Возможно, твоя беда в том, барон, что ты думаешь обо мне как о своем князе.
– Кем вы и являетесь, по факту и по закону. Как и моим императором.
– А на самом деле я – узурпатор, барон; я не был рожден наследовать трон, но собираюсь продолжать править. И требовать себе повиновения. Усек? – спросил он по-английски и тут же вновь перешел на эрендра: – Ты понял?
– Конечно.
Карл кивнул:
– Хорошо. Официальное объяснение: тебя тревожила подготовка твоей стражи, и ты попросил меня их проверить – а я, в знак уважения к тебе и твоим людям, почтил тебя и их, устроив оную проверку лично. Согласен?
– Да, сир. – Арондэль даже не улыбнулся; он словно бы не заметил абсурдности происходящего. Карл только что прилюдно объявил, что замок Арондэль взбунтовался – и, несмотря на это, его владелец ничуть не возражал прикрыть дело историей, про которую все будут знать, что она – фальшивка.
«Думаю, ему просто не приходит в голову, что двенадцатилетний мальчуган может заметить, насколько баронова история прозрачней кисеи».
«Ты хочешь сказать, что импер… – пусть будет барон – голый?»
«Что-то в этом роде».
«Тогда, может быть, барон чувствует, что если двенадцатилетка объявит его голозадым, придет черед виселице?»
«Возможно и это».
– Ты уверен, что история приемлема, барон?
– Да, сир.
«Все это начинает напоминать диалоги Платона».
«Что ты имеешь в виду? Я пока что не вижу здесь мудрости».
«Да нет, я не о мудрости. Я не настолько самоуверен».
«А я и не о тебе. Так ты говорил?…»
«В „Диалогах“ Сократ всегда прав. Что бы он ни сказал, остальные знай твердят: „Конечно, Сократ“, „Это именно так, Сократ“, „Как верно, Сократ“.
– Так мы пришли к пониманию?
– Да, сир.
Очень хорошо, Сократ.
– Закон, как у нас говорят, есть закон, барон. – Карл одарил собеседника милостивой улыбкой. – Я не против, чтобы ты усомнился в моем праве на власть – один раз. Этот раз. Ясно?
– Да, сир.
Как мудро, Сократ.
«Он размышляет, что будет, если этой ночью ты исчезнешь».
Карл вздохнул. Как же они все-таки предсказуемы, эти бароны…
– М-м-м… Слышал я, у тебя трения с холтами? Я знаю, Арондэль был ими захвачен в войну.
Лицо Арондэля омрачилось. Холты были не такими милостивыми завоевателями, какими – под нажимом Карла Куллинана – стали бимцы; мужчин, женщин и детей заковывали в цепи и продавали Работорговой гильдии. За прошедшие с окончания войны девять лет кое-кто из проданных возвратился; большинство так и не вернулось.
И среди них – семья барона…
Думать о семье барона Карлу не хотелось.
– По нраву это тебе или нет, барон, сейчас все мы – часть одной империи. И бимские бароны вполне независимы; Фурнаэль управляет своим баронством, как считает нужным…
