И куда больше отцовского было в его голосе, когда он, скрестив руки на груди, заявил:
– Твои условия приняты, Брен Адахан.
Мать взяла Джейсона за руку.
– Тогда ступай отдохни. Завтра надо будет многое сделать.
– Нет. – Он мягко отстранился. – Многое надо сделать сегодня. Сегодня. – Лицо его было бесстрастно, но глаза повлажнели. – Тэннети!
– Я здесь.
– Я слаб в мечевом бою. Потренируемся. Пока светло. – Слезы катились по строгому, неподвижному лицу. – Сегодня надо многое сделать, и день не кончен. Начнем.
– Хорошо. – Тэннети повела плечами и чуть усмехнулась. Иди сюда. – Она отошла шагов на двадцать и обнажила меч, копируя Джейсона.
Сталь ударялась о сталь и, казалось, в воздухе звенели слова:
«Сегодня надо многое сделать, и день не кончен».
Толпа редела – и скоро подле дракона остались лишь Брен Адахан, Томен Фурнаэль, Дория Перлштейн и две женщины семьи Куллинанов.
«Неужто это не могло подождать? – Эллегон опустил взгляд на Брена. – Ты не оставил ему времени на скорбь».
«Возможно. – Брен тряхнул головой. – Но я не уверен, что у него есть время. Он – Карлов наследник».
«Как и все мы. Пламя с каждым годом горит все ярче – разве не так?»
«Не понимаю».
«Прекрасно понимаешь».
Плотно прижав к телу огромные крылья, склонив треугольную голову, дракон повернулся к Андреа.
«Мне… мне ужасно жаль, Андреа. Я тоже любил его».
Спрятав лицо – и слезы – в волосах дочери, она слепо похлопала плотную чешую.
«Он умер, Эллегон».
Дория неуверенно потянулась к ней – и Андреа заключила обманчиво-юную женщину в объятия.
Дракон взглянул туда, где сталь звенела о сталь и солнце взблескивало на клинках Джейсона и Тэннети. Джейсон парировал верхнюю атаку, остановил свой клинок в паре дюймов от груди Тэннети, отступил и, салютнув, снова принял боевую стойку.
Величественная голова неторопливо поворачивалась, озирая Томена Фурнаэля, Эйю Куллинан и, наконец, Брена Адахана.
Эллегон распрямил шею, повел головой, устремив на всех немигающий взгляд огромных, с тарелку, глаз.
«Андреа, пламя горит с каждым годом все ярче. Ты сказала – Карл умер?» – Эллегон распахнул крылья, прижался к гладким камням – и прянул ввысь. Пламя с ревом ввинтилось в прозрачную синеву небес.
«Милая, милая моя Андреа – это исключительно частное мнение».
Коттедж в Городке Преподавателей
Даже взгляд, что пронзает миры, могут застилать слезы. Артур Симпсон Дейтон сидел за письменным столом и рыдал, уронив голову на руки.
Откуда-то издали пришел шепот:
– Странно… Ты обращаешься с одними, как с пешками, а других любишь. Это восхитительно, и, хоть мне и привычен мир, где законы изменчивы и текучи, мне никогда не понять законов, по которым живешь ты, Арта Мирддин.
– Я позволил себе полюбить его, Титания… Полюбить их всех.
Мягчеешь ты, человече. Слабеешь. Твоя любовь – отстраненна, размыта. И восхищаться тут нечем.
– Когда-нибудь она перестанет быть размытой и отстраненной.
Пустые угрозы. Пустые обеты. Ты знаешь, что необходимо сделать, но все еще не сделал этого. Трус. Старый, безумный, никчемный трус. Но и это – только еще одно оправдание промедления.
Артур Симпсон Дейтон плакал, пока в его горящих глазах не осталось слез.
Позже, в Пандатавэе: Работорговая гильдия
– Ко времени, когда мы прибыли, они были мертвы – все. Прежде чем уплыть, мы успели наловить мелских сучек; они ждут вас. Сами они ничего не видели, но рассказали: Куллинан с кучкой своих бойцов положили больше сотни наших – и победили.
– Все мертвы? Все?
– Все как один. Берег был устлан разлагающимися трупами. Кое-кто погиб в перестрелке, кое-кто – от каких-то взрывов. Но остальные… там были задушенные, заколотые мечом, зарубленные топором. Я старался разобраться в этом, но напали мелцы – и не просто так, а с ружьями.
– Отнятыми у отряда Армина?
– Не знаю, был ли то наш порох или Куллинанов.
– Погибли Армин, отряд добрых гильдейцев, сотня наемников, у мелцев есть ружья, а ты говоришь – это не самое страшное?
– Не самое. Я знаю – известий о том, что Карл Куллинан вернулся в Холтунбим, нет; там считают, что он погиб.
– Ты хочешь сказать – это не так?
– Я говорю: никто больше не видел вот этого. Это было процарапано ногтями на груди одного из наших; его повесили за пятку и зарезали, как козла. Все было подстроено так, чтобы мы нашли его: мелцы не нападали, пока мы его не обнаружили – и не осмотрели.
Изображения в самом низу, похоже, подписи. Их три. Три: топор, нож и меч. Думаю, верхняя надпись – на этом их треклятом аглицком, но надпись посередине, как видите, сделана на эрендра.
Говорящий подал собеседнику кусок выжженной солнцем кожи. На нем бурой – засохшей – кровью были выведены какие-то непонятные им английские буквы.
Но ниже, тоже кровью, четкие и внятные, поскольку написаны они были на эрендра, темнели два слова:
«Воин жив».
