Мостовая сделалась ровнее, превратившись из хаотичной мозаики разнокалиберных булыжников в правильную, прямоугольничками, брусчатку. По правую сторону взору предстали один за другим два храма. В одном из них, громадном, окруженном рядом колонн, нетрудно было признать святилище бога Эшмуна, по слухам, от пола до самой застрехи набитое драгоценными подношениями.
Показалась площадь, где суетились солдаты, оттесняя зевак за ту невидимую линию, что должна охранить достоинство послов от докучливости толпы. Совет Ста готовил достойную встречу. Сколь ни сильна антипатия карфагенян к Риму, Отцы Города намеревались встретить посланцев с должным почетом. Наемники выстроились двумя рядами, и послы прошли через этот сверкающий строй, машинально оценивая стать карфагенских солдат. А солдаты были хороши, как на подбор — гоплиты-ливийцы с длинными копьями, мечами и золотистыми щитами. Каждый гоплит имел добротный доспех и покатый шлем — все новенькое, без единой царапинки или вмятины, сияющее сотнями маленьких солнц. Солдаты были молоды и статны, бугристые плечи свидетельствовали о недюжинной силе, тренированные сухие ноги — о выносливости. Когда послы проходили мимо, каждый солдат с грохотом ударял мечом о щит, приветствуя гостей; при том на лицах многих играли недвусмысленные ухмылки. Наемники алкали войны.
Как не противился ей и суффет, вышедший из Совета, дабы лично встретить гостей. Облаченный в варварски пышные одежды, в плаще, окрашенном драгоценным финикийским пурпуром, — в сравнении с ним одеяния послов смотрелись линялыми тряпками, — он смотрелся патроном, снисходительно представшим перед клиентами. Вежливо склонив голову, суффет произнес:
— Я рад приветствовать гостей из великого, дружественного нам Рима на нашей земле. Меня зовут Гимилькон.
Суффет говорил на языке римлян, и язык этот был безукоризнен.
— Мы тоже рады видеть тебя, достойный Гимилькон! — ответил за послов Фабий, отвешивая почтительный и в то же время суховатый поклон. — Мы счастливы видеть твой народ процветающим и в благополучии, но скорбная весть привела нас сюда!
Гимилькон изобразил движением выпуклых влажных глаз заинтересованность, будто не ведал, о чем пойдет речь. Широким жестом предложил гостям следовать за ним.
— Совет собрался и ждет. Будьте нашими гостями, а о слугах и воинах позаботятся мои люди…
Зала Совета была переполнена. Здесь собрались если не все, то почти все представители ста знатных карфагенских родов, каким принадлежала власть в городе. Десятки лиц — разных, но в чем-то неуловимо схожих друг с другом, роскошные одеяния, — пуны ценили пурпур и дорогие ткани, — блеск золота: шею каждого из присутствующих непременно обнимала золотая цепь, пальцы топырились десятком массивных колец. Сенаторы встретили гостей молчанием, скорей настороженным, чем почтительным, ибо лишь единицы привстали в знак приветствия. Единицы — те, что не желали войны, а настаивали на мире. Средь них был Ганнон — муж пожилой и полный, с лицом высокомерным, оплывшим. Ганнон возглавлял тех, кто выступали за дружбу с Римом еще во времена первой войны, был извечным врагом Гамилькара Барки, врагом Гасдрубала, а теперь и принявшего власть Ганнибала. Послы вправе рассчитывать на этого человека.
И потому Фабий едва приметным кивком головы поприветствовал Ганнона, они были знакомы. Тот ответил глазами, ибо не желал лишний раз изобличать себя в глазах недругов, каких у него было великое множество.
Суффет подвел римлян к гостевым скамьям, а сам занял место неподалеку — подле одного из двух кресел, установленных на возвышении. С торжественностью в лице он провозгласил:
— Римляне, говорите! Мы, полномочные представители Карфагена, слушаем вас!
Речь держал Фабий, прочие послы стали подле, обступив почтенного старца. Фабий единственный из римлян не желал войны, потому речь его была осторожна.
— Я обращаюсь к вам, вождям пунов, от имени всех латинян, народа, питающего добрые чувства к жителям славного Карфагена! Скорбная весть привела меня сюда. Полагаю, вы осведомлены о событиях, произошедших в Иберии. Ганнибал, сын достойного Гамилькара, напал на Сагунт, дружественный нам город, и, несмотря на наши предупреждения, взял и разрушил его, жестоко покарав и истребив его жителей. Наши посланцы, — средь них и стоящий подле меня достойный Бэбий Тамфил, — уже были здесь и обращались к народу Карфагена с вопросом: по какому праву Ганнибал-карфагенянин напал на свободный город, не демонстрировавший вражды ни к римлянам, ни к карфагенянам. Тогда вы не дали ответ, сказав, что Сагунт покуда не пал. Теперь город разрушен, и потому я здесь. И я, посол Рима, требую ответить мне: от чьего имени карфагенянин Ганнибал брал Сагунт: от своего ли собственного или по поручению карфагенского народа? Если от своего собственного, я от имени Рима требую примерно покарать его и дать полное удовлетворение гражданам Сагунта. Если ж от имени народа… — Фабий умолк и выразительным взглядом обвел внимавших его словам карфагенян.
— Договаривай! — сказал суффет. Окаменевшее лицо его лучше любых слов свидетельствовало о чувствах, что испытывал сейчас глава Карфагена.
— В этом случае нам придется отнестись к разрушению Сагунта, как к жесту, недружественному Римской республике.
Фабий умолк и сел, давая понять: сказал все, что хотел. Карфагеняне зашумели — взволнованно и разноголосо. Суффет Гимилькон поднялся из высокого кресла.
— Достойным послам вовсе ни к чему знать: по своей ли воле или по поручению Города Ганнибал разрушил Сагунт, город, не связанный союзными отношениями ни с Римом, ни с Карфагеном. Этот вопрос был бы уместен, если бы сагунтяне принадлежали к числу друзей римского народа, но подобное не имело места, в противном случае наши войска не напали бы на Сагунт. Мы уважаем достойных римлян и свято чтим договоры, заключенные с ними. Но Сагунт, как и любой другой иберский город, не имел никакого отношения к Риму, и потому я не вижу причин, почему мы: Совет или Ганнибал — должны давать отчет по этому поводу. Вы согласны со мной, достойные отцы?
— Нет!
Все, в том числе и послы, обратили взоры на человека, крикнувшего это самое «нет».
— В чем выражается твое несогласие, досточтимый Ганнон? — тая в голосе яд, спросил суффет.
Ганнон встал, полное лицо его было темно от прилившей крови.
— Я умолял… Разве я не умолял всех вас: и тебя, Гимилькон, и твоих сотоварищей — не поручать начало над войском отродью Гамилькара! Разве я не предупреждал, что он только и ждет предлога, чтоб развязать новую войну с Римом — войну, какая не нужна ни римлянам, ни тем более нам, какая нужна лишь ему, Ганнибалу, вожделеющему, как и его отец, мечту сделаться царем Карфагена! Но вы не послушали меня и позволили Ганнибалу принять войско. Вы дали пищу пламени, вы запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть! И чего вы добились?! Теперь, когда пал Сагунт, Ганнибал готовится к новой войне. Он дерзко не принял послов, он не отвечает на призывы Совета. Он только и делает, что окружает себя все новыми полками, готовыми по его зову двинуться, куда им прикажут — хоть на Рим, хоть на Карфаген. Вам мало Гамилькара, мужа, настолько искушенного в ратном искусстве, что даже враги прозывали его вторым Марсом? Но разве он выиграл войну? Чего же нам ждать теперь, когда войско возглавляет совсем еще мальчишка, дерзкий и непочтительный как к согражданам, так и к нашим соседям?! Новых пожаров, нового разрушения?! Сокрушив Сагунт, Ганнибал тем самым подвел тараны под стены Рима, и римляне будут правы, если ответят нам тем же! Я умоляю вас одуматься и прекратить готовую разразиться распрю! Следует выдать Ганнибала римлянам, а если он откажется повиноваться, отказать ему в покровительстве Города. Необходимо изолировать его от войска, заточить так далеко, чтобы даже само имя Гамилькарова отродья не могло потревожить спокойствие Карфагена и покой наших соседей. А еще мы должны позаботиться о несчастных обитателях Сагунта! Я призываю: выдайте Ганнибала!
