Мерси негромко фыркнула.
— И что же он здесь делает? — спросила она, хотя уже вроде как догадалась, и это было ужасно.
— Мерси…
— У них что, нет своих госпиталей, всего-то в ста милях отсюда, в Вашингтоне? Так или иначе, на раненого он не похож. — Она тараторила, наверное, слишком быстро.
И Салли перебила ее:
— Мерси, тебе нужно поговорить с этим мужчиной и мисс Бартон.
— И что от меня хочет эта женщина из Красного Креста? У меня есть работа, работаю я здесь, и не хочу… — От горячего пота за воротником стало невыносимо жарко. Она уцепилась за него, потянула, пытаясь впустить под одежду хоть немного прохлады.
— Винита, — маленькая женщина в высоком ранге положила руки на плечи Мерси, вынуждая юную сиделку выпрямиться и встретиться с ней взглядом, — переведи дух, как мы с тобой уже проходили.
— Я пытаюсь, — прошептала девушка. — Но кажется, не могу.
— Вдохни поглубже. Теперь выдыхай, не спеши. Держи себя в руках. И давай поговори с этими людьми. — Голос капитана смягчился, становясь из командирского материнским. — Я буду рядом, если хочешь.
— Я не хочу… — начала Мерси, но она не знала, чего, собственно, хочет, так что, когда Салли взяла ее за руку и пожала ее, Мерси тоже в ответ стиснула узкую ладонь.
— Где-нибудь в уединении… — сказала Салли, кивнула Кларе Бартон и ее нервному спутнику, предложив им следовать за ней и девушкой, после чего провела Мерси мимо оставшихся рядов коек в коридор — быстро, заставив парочку пришлых поторопиться.
И вот они уже в усеянном палатками дворе бывшего особняка судьи Робертсона. От палатки к палатке суетливо бегали медработники, не обращая внимания на медсестру и компанию.
Пройдя между деревьями, под которыми вместе с тенями от листьев колыхалась сухая, испещренная солнечными пятнами трава, капитан Салли вывела всех на поляну для пикников с несколькими скамейками: для влюбленных, или обедающих, или еще кого.
Мерси продолжала сжимать руку Салли, потому что ей казалось, что, как только она отпустит ее, кто-нибудь заговорит.
Когда все уселись, Салли отцепила от себя пальцы Мерси и успокаивающе похлопала по трясущейся руке девушки.
— Мисс Бартон, мистер Этватер. Это Винита Линч, хотя тут у нас почти все называют ее…
— …Мерси, — закончил мистер Этватер. Когда-то он, похоже, неплохо выглядел — темноволосый, кареглазый, но теперь казался совершенно изможденным и был настолько тощ, будто едва-едва оправился от крайней степени дистрофии.
— Миссис Линч, — заговорил он снова. — Меня зовут Доренс Этватер, и я шесть лет провел в Андерсонвилле.[3]— Он говорил тихо, очень тихо. Не желал, чтобы его услышал еще кто-нибудь.
Он больше не сражался, он не носил форму, но манера речи выдавала в нем северянина — настоящего северянина, не жителя приграничных районов вроде мужа Виниты. Однако четко выраженного акцента, который указал бы на конкретный штат: Кентукки или Теннесси, Вирджинию или Вашингтон (округ Колумбия), Техас или Канзас, — у него не было.
— Мистер Этватер, — начала Мерси куда резче, чем намеревалась. Слова звучали отрывисто, а ногти так впились в руку начальницы, что на коже у той наверняка останутся глубокие кровоточащие полумесяцы. — Это, должно быть, было… тяжело.
Глупое слово, она понимала это. Естественно, в лагере было тяжело; но где не тяжело? Выйти замуж за приграничного янки, когда твой дом в Вирджинии едва не испепелили дотла, — тяжело. Расстаться с мужем больше двух лет назад, проводив его на войну, — тяжело; снова и снова разворачивать его письма — тяжело; перечитывать их в сотый раз и в двухсотый раз — тяжело. Ухаживать за ранеными тяжело, и тяжело при виде каждой новой раны думать, что ее, быть может, нанес твой собственный супруг или что твой собственный супруг в этот миг где-то там, может всего в сотне миль отсюда, в Вашингтоне, и о нем заботится другая медсестра, похожая на тебя, с сознанием долга выхаживающая мальчишек, ставших пушечным мясом.
Но он не в Вашингтоне.
Она знала это. Знала, потому что Клара Бартон и Доренс Этватер сидели перед ней на низкой каменной скамье с серьезными глазами и горькими вестями на устах — ибо, черт побери их обоих, от таких типов никогда не жди ничего хорошего.
Прежде чем кто-либо из незваных гостей успел сказать что-либо еще, Мерси поспешно затараторила снова:
— Я слышала о вас, о вас обоих. Мисс Бартон, ваша работа на поле боя чудесна — нам всем становится легче, и проще выхаживать раненых, и латать их… — Последние слова она почти выплевывала, но в носу уже хлюпало, а глаза моргали сами собой. — И, мистер Этватер, вы…
В ее мозгу лихорадочно метались две вещи: имя мужчины, сидящего в паре шагов от нее, и тот факт, что она уже слышала это имя еще до того, как нога его ступила на землю Робертсоновского госпиталя. Но она никак не могла заставить себя соединить эти мысли — напротив, изо всех сил старалась держать порознь, только бы не дать слиться воедино.
Тщетно.
Она знала.
И выдавила из себя, и от каждой дрожащей буквы в каждом слове саднило губы:
— Вы составляли список.
— Да, мэм.
Тут вступила Клара Бартон:
— Дорогая моя, нам так жаль. — Прозвучало это не как привычно вежливое, отрепетированное соболезнование. Не гладкое и отполированное, при всей своей избитости оно прозвучало искренне. — Но ваш муж, Филипп Варнава Линч… Его имя в этом списке. Он умер в лагере для военнопленных Андерсонвилль девять месяцев назад. Я страшно, страшно скорблю о вашей потере.
— Значит, это правда, — пробормотала она, еще не плача. Но давление на глаза нарастало. — От него так давно не было весточек. О Иисусе, капитан Салли! — всуе помянула она Господа. — Это правда.
Она все еще стискивала ладонь Салли Томпкинс, и та прекратила успокаивающе похлопывать ее и тоже сжала напряженную руку.
— Мне так жаль, дорогая. — Свободной рукой она погладила Мерси по щеке.
— Это правда, — повторила девушка. — Я думаю… думаю, так и есть. Так давно, так долго… Почти столько же, сколько мы были женаты, — вот сколько времени я не получала писем от него. Иногда я понимала, что это случилось. Я знала, что мальчикам — всем мальчикам — трудно писать с фронта и что письма часто не доходят. Наверное, я догадывалась. Но была достаточно глупа, чтобы надеяться.
— Вы были молодоженами? — мягко и грустно спросила Клара Бартон. Скорбь была ей слишком хорошо знакома и, возможно, уже не разъедала душу.
— Нашему браку исполнилось восемь месяцев, — ответила Мерси, — когда он ушел сражаться, ушел на два с половиной года. А я осталась здесь и ждала. У него же тут дом, к западу от города. Он родился в Кентукки, мы собирались вернуться туда, когда все закончится, и зажить счастливой семьей.
