— Как банкроты? Это когда денег нет. Совсем. И еще долги в банке. — Потом посмотрел в ее круглые глаза и, спохватившись, добавил: — Только вы не говорите сегодня никому, пожалуйста. Завтра будет совещание, и вот там всем все объявят.
2Кайли! Это ты? — крикнула из кухни мама.
Конечно, понятно, что это она, Кайли, — какой грабитель станет топать в коридоре и запирать дверь изнутри, звеня тяжелой цепочкой, — но она все-таки ответила по правилам:
— Я, мам!
Ни за что ей не скажу, думала Кайли. Не нужно ей знать. Ее вообще нельзя волновать, ей надо улыбаться и говорить, что все хорошо и будет хорошо, всегда-всегда. Только правду не рассказывать. Потому что как можно рассказать ей вот эту жуткую правду — что не сегодня-завтра она, Кайли Уильямс, пополнит собою полк безработных секретарш. А сейчас найти работу ой как непросто. Очень непросто.
Она даже немного задержалась на службе, чтобы просмотреть в Интернете вакансии, и пока ничего не нашла. Задерживаться дольше было невозможно, потому что мама начинала волноваться, а волноваться никак нельзя.
Кайли думала: вечером, когда мама уснет, можно будет еще посмотреть. Может, и найдется что-нибудь.
Мать хлопотала на кухне. По всему дому плыл пряный запах печенья, и хотелось зарыться в этот запах пальцами, как в кошачью шерсть, и долго-долго от себя не отпускать.
— Мой руки, — сказала мама, — и за стол. Я спагетти сварила.
Глэдис Уильямс была маленькой сероглазой женщиной; лет ей еще исполнилось не так много, но последние годы и то, что нависло над нею сейчас, давали о себе знать. Пролегли морщинки, и руки подрагивают, и волосы потускнели… Стоя на пороге, Кайли смотрела на мать.
Нет, нельзя ей говорить.
— Мам, ты лекарства пила?
— Конечно, пила. Руки мой давай.
Кайли некоторое время провозилась в ванной, а когда вернулась, то на столе уже стояли две тарелки, и спагетти исходили аппетитным паром, и вилки блестели как серебряные.
Не было у них серебряных вилок. Когда-то были, а теперь нет. Ну и что. Есть и такими можно. Какая разница.
— Как дела на работе? — привычно поинтересовалась мать, ставя на стол плошку с соусом — она любила подавать соус именно в этой плошке, разрисованной причудливо, взятой в том же самом индийском магазинчике, откуда чай. Так веселее.
— Все нормально, — сказала Кайли.
Не рассказывать же о печальных, как у престарелого дога, глазах Файрфокса, о собственной глупой растерянности и о том, что хочется поскорее взять старый ноутбук, которым она пользовалась дома, и прошерстить Сеть на предмет вакансий.
Ничего не происходит. Все как всегда.
Всем известна простая истина: не любишь людей — не будь врачом, не любишь детей — педагогом, не любишь мусор — уборщиком. Хотя с последним можно поспорить. Да и первое с появлением доктора Хауса, сериал про которого с удовольствием смотрела Глэдис, оказывается под вопросом. Но со вторым спорить никак не получается.
За свою жизнь Кайли непрерывно училась много лет. То есть с первого класса школы и весь курс, на котором готовили квалифицированных секретарей. И видела много разных педагогов. Были среди них и те, что вызывали в ней симпатию, но таких случилось двое или трое за все время обучения. Прочие же оказывались либо скрытыми садистами, находившими удовольствие в том, чтобы помучить детей, либо равнодушными, поглядывавшими на часы — когда домой можно будет уйти. Называться педагогом и быть им — разные вещи, эту истину Кайли поняла давненько. И так странно, что именно эти педагоги научили ее тому, как она живет сейчас.
Научил один случай. Тогда ей исполнилось двенадцать лет.
Произошло это ранней осенью, в первые дни сентября. До физики и химии ученики еще не дошли, потому учиться было не так противно, как несколько лет спустя. Классная руководительница Кайли была неплохой женщиной, вела дополнительные занятия с трудными подростками — в основном, с «цветными» из соседних кварталов, где вовсю царствовала преступность. Кайли участвовала в самодеятельности, была активным участником жизни класса. Она вообще была активным ребенком. Ее активность все испортила в один не самый прекрасный день.
Она теперь уже не могла вспомнить, как называется тот урок, когда после занятий класс собирается и обсуждает что-то со своим классным руководителем. Классный час или классный урок? Теперь, на работе, это называют летучками и разбором полетов. Давно это было. Но детали не так важны.
На одном из таких часов классная начала издалека. Она завела какую-то речь, Кайли уже не помнила, как и что она говорила, помнила лишь, что вдруг учительница назвала ее имя и вызвала к доске. Кайли вышла. Она была неплохой ученицей, хоть французский и математика у нее всегда хромали, но ее было за что похвалить, и она подумала: вот он, мой час! Сейчас классная скажет о ней несколько хороших слов, и будет настроение весь день, и дождь за окном уже не будет унылым, и можно забыть, что учиться еще так долго — целую длинную, холодную зиму учиться!
Это был тот случай, когда Кайли получила один из самых важных уроков от жизни: жди плохого вместо хорошего, и будет не так больно, когда твои ожидания оправдаются.
Ее не стали хвалить. Напротив. Доска стала для нее… Ну как его? Столбом позора? Где бичуют, или что-то вроде того. История ей тоже плохо давалась… Классная начала стыдить Кайли, долго и методично, потряхивая номером газеты «Вечерний Нью-Йорк» за прошлый месяц. Что же было в этом номере, от чего так замер весь класс? Кайли сначала не понимала, понимание явилось не сразу.
А потом она вспомнила. Это было в конце августа. Кайли проводила каникулы у бабушки в Гарлеме, тогда бабушка еще была жива. И в ее квартирке в старом доме пахло так хорошо — отдыхом и приключениями. Гарлем, конечно, но все-таки… Каникулы. Беззаботность и расслабленность. Бабушка у Кайли была чудной. Она любила яркие цвета, курила на кухне и иногда ездила автостопом. Она же получала «Вечерний Нью-Йорк» по подписке. И как-то раз она прочла Кайли заметку. Нью-йоркским школьникам предлагали позвонить в редакцию и побеседовать с журналисткой на предмет своей жизни в школе. Мол, для публикации ей нужно опросить учащихся. Почему нет? Бабушка дала Кайли газету, и Кайли позвонила. Банальные вопросы. Даже неинтересно. Как зовут? Где учишься? Какие предметы нравятся? И вообще нравится ли в школе?
Что бы вы ответили на месте Кайли? Врать она тогда не умела, сложную науку сию постигла, уже став взрослой. Да и незачем ей было врать. Что такого в том, что ей скучно на математике, она ее не очень любит, что в школу ей иногда не хочется идти и вообще ей там не очень нравится?
Большинство учеников думают так же. Некоторые ненавидят школу лютой ненавистью, с ее партами, охраной на входе и заляпанной доской. Однако обычно это не имеет таких последствий.
