— Пахать еще не собираются?
— Готовятся. Ждут тебя. Анфиса Петровна сколько раз поминала: где у нас мужика-то главного нету?
Чиркнув кресалом по кремню, Михаил выбил искру, помахал задымившейся суконкой, чтобы та разгорелась лучше. Затягиваясь, скосил на мать карий улыбающийся глаз:
— Ну, как тут у вас победы праздновали? Шумно было?
— Было. Всего было. И шуму было, и слез было, и радости. Кто скачет, кто плачет, кто обнимается… — Анна хлюпнула носом, но, заметив, как на обветренных коричневых щеках сына заходили желваки, поспешно смахнула слезу рукой. — У правленья улица народу не подымала. Речи говорили, с флагами по деревне ходили. Потом на заем стали подписываться. Я без памяти-то на триста рублей подписалась.
— Я тоже маханул, — сказал Михаил. — На полторы тысячи.
— Ну вот. И Лизка, глупая, пятьдесят рублей выкинула. Ей-то бы уж совсем незачем. Не много зарабатывает. Галстук красный вывесила на дом, и ладно…
— Пущай, — миролюбиво сказал Михаил. — Такой день…
— Да ведь деньги-то не щепа — на улице не валяются. А тут на днях налог принесли.
— Налог? — Михаил озадаченно посмотрел на мать. До сих пор налоги обходили их стороной.
— На тебя выписан.
Михаил затянулся, шумно выпустил дым:
— Не забыли. Мне когда восемнадцать-то? Через две недели?
— То-то и оно. Я уж говорила Анфисе Петровне. «По закону, говорит. До первой платы, говорит, в годах будет».
Обжигая губы, Михаил докурил цигарку, размял на ладони притушенный окурок, остатки махорки ссыпал в железную баночку.
— Ничего. Как-нибудь выкрутимся. В постоянный кадр, на лесопункт, думаю проситься. В лесу теперь и хлеба больше давать будут, и кой-какой паек на иждивенцев положат. Опять же, мануфактура…
Тут на крыльце часто-часто затопали ноги, дверь распахнулась, и в избу вихрем влетела Лизка, а в следующую секунду она уже обнимала брата за шею.
— Мне как сказали, что у вас хозяин приехал, дак я лечу — ничего не вижу. Танюха сзади: «Лизка, Лизка, постой!..» Ладно, думаю, не кошелек с деньгами не потеряешься.
Вдруг Лизка нахмурилась, глянув на Петьку и Гришку, которые вбежали вслед за ней.
— Где девка-то? Бессовестные! Ребенка бросили. А ну марш за ней!
Вот за эту распорядительность да за хозяйскую сноровку Михаил любил сестру. Не на матери — на Лизке держится семья, когда его нет дома.
Он с чуть приметной улыбкой разглядывал сестру, пока та, привстав на носки, вешала под порогом свою пальтуху. Белая, льняная голова у нее была гладко зачесана, и толстая, туго заплетенная коса с красной ленточкой спадала до поясницы. В общем, по косе уже девка. Но в остальном… В остальном ничегошеньки-то для своих пятнадцати лет. Как болотная сосенка-заморыш…
И, словно угадав его мысли, Лизка живо обернулась. Скуластое лицо ее, густо присыпанное желтыми веснушками у зеленых глаз, слегка порозовело.
— Что? Как кощей страшенный, да? — спросила она прямо. — Ладно, не всем, как Раечка Федора Капитоновича. Кому-то и мощой надо быть.
И за эту простодушную прямоту он тоже любил сестру.
— Мама, ты чего ни шьешь ни порешь? — начала, не мешкая, распоряжаться Лизка. — Самовар будем греть или баню затоплять?
А еще какую-то минуту спустя она уже утешала плачущую, в три ручья заливающуюся слезами Татьянку, которую, подталкивая, ввели в избу двойнята.
Михаил услышал, как она нашептывала Татьянке на ухо:
— Подойди. Скажи: «Здравствуй, Миша. С приездом». Да за шейку его.
Татьянка заупрямилась, и Лизка моментально рассердилась:
— Ну еще, волосатка! Никогда больше не возьму на телятник. Сиди дома.
— А вот посмотрим, что она сейчас запоет… — Михаил подтащил к себе корзину.
Рот у Татьянки сразу встал на свое место, а Петька и Гришка — те просто выросли на глазах.
Посмеиваясь, Михаил извлек из корзины кусок голубого ситца с белыми горошинами, протянул Лизке:
— Это тебе, сестра.
— Мне? — Лизка часто-часто заморгала глазами и вдруг расплакалась, как ребенок.
Михаил отвернулся, начал шарить банку с махоркой.
— Ну дак не реви, не взамуж отдают, — сказала мать, сама не в силах удержать слезы. — Чего надо сказать-то, глупая?
Лизка, крепко, обеими руками прижимая к груди ситец, сунулась на колени и еще пуще прежнего разрыдалась. Первый раз в жизни ей подарили на платье.
— Ну, ну, успокойся, сестра, — пробормотал Михаил.
— А мине? — требовательно топнула ногой Татьянка, готовая вот-вот снова разреветься.
— Хватит и тебе. И матерь, может, чего для себя выкроит. Восемь метров.
Вслед за тем Михаил достал из корзины новые черные ботинки на резиновой подошве, с мелким рубчатым кантом и парусиновой голяшкой.
— Ну-ко, сестра, примерь.
— И это мне? — еле слышно пролепетала Лизка, и вдруг глаза ее, мокрые, заплаканные, брызнули такой неудержимой зеленой радостью, что все вокруг невольно заулыбались — и двойнята, и мать, и даже сам Михаил.
Тут же, не сходя с места, Лизка села на пол и начала стаскивать с ног старые — заплата на заплате — сапожонки.
— Ты хоть бы обнову-то не гваздала, — сказала мать и взяла у нее с коленей ситец.
— Ботинки-то, наверно, великоваты, — предупредил Михаил. — Не было других. Три пары на весь колхоз дали.
— Ладно, из большого не выпаду. Чем-чем, а лапами бог не обидел.
В избе заметно посветлело, когда Лизка, неуверенно, с осторожностью ступая, раза три от порога до передней лавки прошлась в новых, поблескивающих ботинках.
Не были забыты и ребята. Для них Михаил — Егорша уступил ему свои промтоварные талоны — привез синей байки на штаны. Но Петька и Гришка, вопреки его ожиданиям, довольно сдержанно отнеслись к этому подарку. А вот когда он вытащил из корзины буханку — целую увесистую кирпичину ржаного хлеба, — тут они взволновались не на шутку и в течение всего времени, пока грелся самовар, не сводили глаз со стола.
Как раз к самому чаю, только что сели за стол, явился Федька.
— Он уж знает, когда прийти. Как зверь еду чует… — заговорила было Лизка и осеклась, взглянув на старшего брата.
Михаил, распрямляя спину, медленно поворачивал голову к порогу.
— Ну, что скажешь? Где был?
Федька стоял не шевелясь, с опущенной головой. На нем была та же рвань, что на остальных, и кормили его не по-особому, но веснушчатые щеки у него были завидно красны, а босые, уже потрескавшиеся ноги выкованы будто по заказу крепкие, толстые, и пальцы подогнуты, пол когтят.
