Элизабет вымыла голову накануне вечером. Она вытащила шпильки, и тяжелая сверкающая масса волос закрыла ей спину почти до талии.
Бесс расчесала их, разделила на три части, затем свернула пучком, а за ухом вколола огромный яркий цветок гибискуса.
— Хорошо, — сказала она, закончив, — теперь займемся телом. — Харри понял, что пора идти. Другие фотомодели, нисколько не стесняясь, показывались обнаженными и перед ним, и перед другими. Но не Элизабет Шеридан.
— Ну, увидимся на берегу… пока-пока.
Элизабет встала, спустила купальник до талии, а Бесс принялась втирать ей в кожу переливающуюся золотистую жидкость, которая, высыхая, создавала впечатление великолепного загара.
— Вот и все… прекрасно…
Бесс отправилась мыть руки.
— Вот и положись на этого Пита, — ворчала она. — Ни водопровода, ни электричества, вообще ничего. Что ему взбрело в голову ехать в такую даль?
— Очевидно, агентство заключило договор…
— Необитаемый остров, дай только! Никого, кроме нескольких дурацких туземцев, да ко всему прочему этот проклятый звон!
По телу Элизабет прошла дрожь, но она овладела собой, а Бесс уже потихоньку, чтобы не испортить своей работы, возвращала на место бретельки купальника.
Купальник был синий, щедро открывавший ее тело.
Бесс еще раз внимательно, придирчиво оглядела Элизабет.
— Да, думаю, даже Пит ни к чему не придерется…
Пошли, разделаемся со всем этим поскорее…
Три часа спустя Элизабет в последний раз погрузилась в воду, вынырнула и улеглась на берегу, прижавшись щекою к горячему песку. Теперь было не важно, что песок прилипает к коже. Наконец-то Пит был доволен. Ей пришлось все время то нырять, то вылезать из воды, забираться в лодку или с брызгами выныривать из волн, а фотокамера все это время не отрывалась от нее, чтобы продемонстрировать потенциальным покупателям все совершенство макияжа: не размылся тон, не потекли ресницы, не размазалась помада.
Почему-то она чувствовала себя разбитой. Проклятый колокол… звучный скорбный звон не прекращался ни на минуту. Кто-то подошел к ней. Это оказался Пит, режиссер.
— Мы собрались в Нассау посмотреть окрестности.
Поедешь?
— Спасибо, нет.
— Здесь же совершенно нечего делать.
— А мне ничего и не нужно.
— В Нассау можно походить по магазинам. На Бей-стрит есть совсем неплохие.
— Мне ничего не надо.
Но он все еще пытался уговорить ее. Бог знает, почему, подумал он, ясно, что из этого ничего не выйдет. Но что-то в ней влекло его.
— Мы думаем еще заехать на Райский остров, сыграем в рулетку. Может быть, повезет…
— Удачи вам.
Он сердито бросил:
— Как знаешь. Но к девяти часам будь готова, хорошо? У нас еще впереди ночные съемки.
— Я всегда готова.
Да, подумал он, сердито поворачиваясь и уходя. Готова, но только для работы…
Подошел Харри, издали наблюдавший за их разговором.
— Не трать времени. — посоветовал он. — Ничего не добьешься… Сколько народу около нее вертелось, и все без толку. Ты ведь знаешь, ее так и зовут Ледышкой.
Живет в своем мире — без мужчин.
Элизабет лежала на песке, пока совсем не обсохла, безуспешно пытаясь не обращать внимание на заунывный звон. Казалось, он проникал в каждую клеточку ее тела.
В маленьком розовом бунгало от него тоже не было спасения. В комнате кто-то убрался. Накрыта постель, поставлена свежая вода и целый кувшин какого-то прохладного питья, пахнущего ананасом и еще чем-то незнакомым. Она сразу выпила два стакана. Затем выскользнула из купальника, полотенцем стерла с себя песок и поставила в стакан с водой цветок гибискуса, который был вколот в волосы. Затем натянула свои собственный купальник цвета морской волны, а снятый разложила сохнуть на подоконнике. Сняла тщательно наложенный Харри макияж, намазалась сначала увлажняющим кремом, затем маслом для загара.
Все это Элизабет проделала с присущей ей методичностью и аккуратностью, несмотря на то, что, вопреки обыкновению, плохо владела собой. Она чувствовала раздражение, не в силах была ни о чем думать. Конечно, из-за проклятого колокола… Взяв полотенце и солнечные очки, она снова вышла из бунгало. Она собиралась уйти на дальний конец острова, может быть, там звон будет слышен меньше и перестанет раздражать ее.
Остров представлял собою квадратную милю розоватого песка, поросшего пальмами. В маленьких розовых, голубых либо желтых домиках жили не более двух дюжин людей. Мужчины выходили в море рыбачить и продавали улов в Нассау, чтобы заработать на жизнь.
Дома оставались только женщины.
Элизабет направилась к самому дальнему берегу.
У нее была с собою книга, впрочем, как и всегда, и она собиралась принять солнечную ванну, поваляться, а может быть, и поспать. Элизабет любила спать. Как следует выспавшись за ночь, она могла проспать днем два-три часа. Но этот колокол выводил ее из себя…
Удивительное дело с этими колоколами. По правде говоря, она терпеть их не может вовсе не из-за строгого распорядка, царившего в ее детстве. Там был колокольчик, который звенел тоненько, звонко. Нет-нет, это был церковный звон… похоронный звон… Даже праздничный колокольный звон не нравился ей. Однажды в Севилье она чуть ли не бегом выбежала из собора, потому что, пока она наслаждалась благодатной прохладой и красотой внутреннего убранства, соборный колокол начал звонить…
К счастью, чем дальше она уходила, тем глуше становился звон. Ей стало легче, напряжение спало. Что это со мной, подумала Элизабет. Какой-то колокол выводит меня из себя.
Она поставила себе за правило никогда не выходить из себя. Ей стоило труда приучить себя сохранять спокойствие в любом случае. Логика и рациональность.
Нужно смотреть на все через их двойную призму, и окажется, что все можно вынести. Можно ли вынести колокольный звон? Это просто ерунда. Нервы. Нельзя позволять себе терять из-за этого равновесие. Она полежит где-нибудь в тени, немного почитает, потом примет солнечную ванну — осторожно, чтобы не обгореть, потому что именно белизна кожи и безупречный загар составляли смысл ее существования. Она отыскала как раз такое место, в тени большой пальмы. Расстелила полотенце, над ела темные очки, улеглась на живот и раскрыла книгу. И обнаружила, что в напряжении только и ждет очередного траурного удара! Звон раздражал ее, не давал успокоиться…
Она поняла, что не читает, а глядит все на ту же страницу, что мысли ее, разбуженные колокольным звоном, пустились по запретному пути. Смерть, похороны, кладбища…
Элизабет ненавидела кладбища. Боялась их. Настолько, что никогда не подходила к ним близко.
